Время шло своим чередом, и месяцы пролетали незаметно один за другим. С начала псевдосотрудничества Гризель и Грегори утекло уже много воды, произошло не меньше событий (ужасных и не очень), но каждый продолжал играть свою роль. Она неизменно оставалась журналисткой, жаждущей сенсации, и та была у нее на руках. Она осязала ее ровно с их разговора в больнице, только руку протяни, ухватись... Конечно, сложно было написать разоблачающую статью со словами "когда я заявила, что он причастен к нападениям Пожирателей смерти, в его глазах промелькнул испуг, но он все отрицал". Ее поднимут на смех. Факты. Нужны были факты и доказательства! Все это время она копала под своего названного союзника, при этом старательно делая вид, что она на его стороне. Конечно, ее актерские данные хоть и не были на высоте, но ей удавалось все же играть свою роль, хоть она и понимала, что он ей не доверяет. Эва знала, что он лгал, что вел ее не туда, по ложному следу. Она чувствовала, что это так: ведь ему не резонно сдавать своих, если это не очередная подстава. Но дело было даже не в этом, хоть она и предвкушает уже тот момент, когда подпишет конечный вариант статьи размашистой подписью: Эва Херц. Он сам стал первопричиной ее действий, целого спектакля. То, как он выжигал ее душу, будоража воспоминания, с головой окуная в топкое болото ее прошлого. То, как он врывался в ее жизнь, стараясь захватить власть над всеми ее аспектами. То, как он одним своим присутствие мог довести ее до белого коленья. И, наконец, то, как сильно его взгляд был схож с отцовским. Все выше перечисленное сподвигло ее докопаться до сути, до Его сути. Он сказал, что строит карьеру, она может разрушить ее. Испортить ему жизнь, сделать узником и любимчиком дементеров. Она будет играть свою роль, пока он не попадется, хотя сама давно уже в ловушке. Азарт охоты за сенсацией давно уже превратился в маниакальную, навязчивую идею. Он пленил ее: свое властью, своей жестокостью, которую она видела в его глазах, холодными нотами в голосе он пленил ее, заковал в личную камеру пыток, вернув в прошлое, но продолжая держать в настоящем. Ненависть и злоба точили зубы о ее душу, рвали ее сердце когтями, с болью и страстью разжигая все больший пожар в ней. Она непременно должна написать эту статью! 
* * *
Минутная стрелка стремительно приближала назначенный час, который, возможно, изменит ее жизнь. Она нервничала, теребила края кофты и заламывая пальцы рук. Ей не сиделось на месте, и она то и дело, что ходила из угла в угол своей маленькой квартирки. Количество статей, колдографий, заметок, и набросков будущей статьи заметно выросло за последние пять месяцев, но теперь получившийся коллаж не был хаотичной коллекцией фактов. В центре все так же находилась персона ее "союзника", следующим кругом во всей этой картине были события, предположительно, ведущие к нему самому, и завершали все статьи о последствиях, иных нападениях Пожирателей, а так же информация об Инквизиторах, которой в последнее время становилось все больше. Но не хватало здесь лишь одной детали - самой важной улики, подтверждающей ее догадки. Неделю назад она вышла на недоброжелателя мистера Джагсона (она больше никогда не называла его по имени, и все так же продолжала общаться с ним на "Вы"), который обещал предоставить ей всю необходимую информацию да еще и подтвердить документально. И с каждой минутой до назначенной встречи она все больше начинала нервничать, но нетерпение взяло верх, и она, сев на метлу, раньше времени отправилась на небольшую квартирку в отдаленном маггловском районе. Наполовину покинутый дом, наверняка, с неблагополучными жильцами, был безмолвен. Только кошка встретила ее у крыльца. Возможно, анимаг, но она не стала загадывать вперед. Заброшенный этаж, лишь одна уцелевшая дверь с заржавевшим замком. Взмах волшебной палочки и "Алохомора" решают последнюю проблему, и сомнительная деревянная панель со скрипом отворяется. Квартирка в еще худшем состоянии, чем ее собственная: с потолка капало, окно продувало, в стенах дыры (наверняка, прибежища крыс), затхлый и практически непереносимый запах, да и по маленькой квартирки вещи были разбросаны таким образом, будто бывшие хозяева пытались от сюда сбежать. Мурашки по коже пробежали от того, какую картину она себе представила. А вдруг и здесь побывали Упивающиеся? "Жуть. Обстановка совсем не располагающая, но для тайной встречи... пойдет," - решает она, подходя к разбитому окну. Времени еще полно, а она уже была на месте и все еще нервничала. Чтобы хоть как-то занять мысли и руки, она начинает вытаскивать осколки стекла с обветшалой деревянной рамы, думая о том, что же она все-таки сделает с полученной информацией. И стоило ей отвлечься, как время полетело быстрее, и вот из осколков она видит чей-то силуэт, оборачивается, вздрагивает. Зрачки ее глаз расширяются от страха и тут же сужаются. Она прищуривается, сверля злобным взглядом пришедшего, и сквозь зубы выдает:
- Ты. 
Не вопрос, утверждение, выплюнутое будто яд. Все это время она терпела его, до скрипа зубов, до дрожи в руках, до всепоглощающей ненависти, и продолжала играть свою роль, но уже поздно. Маски сброшены, карты раскрыты. Она убеждается, что все это время была права. Но так же понимает, что сейчас она в смертельной опасности, одно неверное слово или движение, и ее не спасти. Как бы ни хорошо она была в школе в защите от темных искусств, в отличии от него, практиковаться после выпуска случая у нее не было. А за его плечами годы так называемого опыта и сотни безжалостных убийств. Но больше всего в неистовство ее приводит другое:
- Это ты напал на мою мать, - не вопрос. Утверждение. Шаг вперед и они стоят лицом к лицу. Ее рука тянется к палочке, так, на всякий случай, вдруг, удача ей улыбнется? Она дрожит, но от ярости. Этот факт - словно обухом по голове. А она ведь раньше, действительно, об этом не задумывалась, а у него были на то причины. Как и не оставить ее в живых.

Она смотрит на него исподлобья, одаривая испепеляющим взглядом. Он издевается, все это время издевался. Она слышит его смех, и из-за него ее руки сжимаются в кулаки. Она забывает о палочке, всеми силами стараясь держаться достойно и не уподобляться тем девчонкам, которые пускают в ход свои коготки сразу, как только почувствуют угрозу. Ее брови изгибаются тонкой дугой, когда он продолжает свои речи, твердя о ее провинностях. Она поднимает голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Нет, это смешно. Ей уже почти хочется рассмеяться, ведь тот, кто сеет хаос и смерть на землях магической и не очень Британии, смеет обвинять ее в чем-то. Пожиратель смерти! Угроза обществу! Обвиняет ее в шпионаже! Три ха-ха четыре раза! Но едва она не разразилась истеричным припадком смеха, как ее сердце замирает. Конечно, она сразу поняла, что ей не выйти из этой квартиры на своих ногах - только мертвой, но семья... Она делает шаг ему на встречу, и неожиданно для себя замахивается, чтобы подарить ему пощечину. На прощанье. Чтобы щека его горела, когда он перешагнет порог этой комнаты, оставив позади себя бездыханное тело. Боялась ли она? Безусловно. Но страх - это адреналин, а он в свою очередь - азарт, что так любила она. Когда кровь кипит, когда эмоции захлестывают, когда задыхаешься от их переизбытка, когда хочется кричать, вопить или стонать (нужное подчеркнуть), когда воздух вокруг наэлектризован...
- Ты не посмеешь! - шипит она сквозь зубы, понимая, насколько глупо звучат ее слова. Конечно, посмеет, и если уж не сию минуту, то точно - сегодня. Он сжимает ее запястье, естественно не позволив ей ударить себя. И она бы забеспокоилась бы о синих браслетах, что будут красоваться на ее тонких ручках, да только в тот момент, когда они появятся, ей уже станет абсолютно не важно. Хуже бесстрашия может быть лишь смирение со смертью: принять ее и не бояться сделать не верный шаг. Когда понимаешь, что конец близок, вовсе перестаешь следить за своими действиями и словами.
- Ублюдок! - выплевывает она ему в лицо холодным тоном, противоречащим пожару в ее душе. Она пытается выдернуть свою руку из его крепкой хватки, но делает только хуже, и боль пронзает ее запястье. Ей хочется вскрикнуть, но она молчит. Ей хочется прикусить губу, чтобы отвлечься от огненного кольца на своей коже, но и этого она не делает. Она лишь смотрит ему в глаза не отрываясь, бросаясь громкими словами - ведь это все, пожалуй, что ей остается. Перед ним она - бессильна. - Кто дал право тебе решать, кому жить, а кому умереть?! Ты и вся твоя веселая компания! Чего вы добиваетесь?! Захватить весь мир, при этому перебить большую его половину?! Тогда и властвовать будет не над кем, потому что останетесь лишь вы! Грязнокровки... Так вы называете таких, как... я?! Чем они... МЫ вам не угодили?! М?! Чем?! И почему вы лучше нас?!
И вот, она задыхается от возмущения, как то любит. Вот она чувствует, как по ее венам бежит бурлящая красная кровь. Она буквально чувствует ее - как разгоняется при каждом ударе сердца, как она приливает к щекам, ушам, от чего и те, и другие начинают гореть. Она представляет себе, как выделяется адреналин, что затуманивает ее голову, лишая всяческих инстинктов самосохранения. Она выхватывает свою палочку, подставляя ее к горлу противника, хоть в глубине души и понимая, что так или иначе этот фокус бесполезен. Одна ее рука - в его оковах, и его резкое движение может буквально обезоружить ее. Но ей нравится это ощущения - чувство опасности, ощущения хождения по лезвию. Она буквально теряет рассудок. Ей мерещится отец, и его ухмылка, после того, как ее матушка терпела очередное свое поражение в схватке с жестоким мужем. Она видит взгляд ненавистного родителя и отражение его насмешки в глазах мужчины. Или это он насмехается? Веселиться? Она такая глупая. Ее рука дрожит, когда она лишь сильнее давит своей палочкой на его горло. Она понимает, что никогда не произнесет смертоносных слов. Он понимает, что это лишь представление.
- Говорите ли вы своим жертвам что-то на прощание? Может быть причину, почему именно они? Или обещаете, что к ним скоро присоединятся их родные и друзья? Мой отец всегда говорил матери, что она ничтожество, не достойное ходить по этой земле. Отродье дьявола. Ошибка природы, - она лишь сильнее сжимает палочку в своей руке, наполняя себя ненавистью не только к оппоненту, но и к отцу. Ее взгляд затуманивается, когда она погружается в воспоминания прошлого. Ее грудную клетку жжет, пронзает болью, разрывает. Ее биография - ее клеймо, пронесенное сквозь долгие годы выгоревшим силуэтом на ее душе. - Он замахивался на меня всякий раз, когда видел, но удары получала она. Долгих девять лет она терпела издевательства, пока не сбежала. Отброс общества - вот кем он был и есть по сей день. Мать боится появляться в городе только лишь потому, что судьба может свести их вновь, оттого без крайней необходимости не выходит из дома. И тут ты со своим нападением. Когда она только вернулась домой, я подумала, что она потеряла рассудок. Страх совсем лишил ее здравого смысла. "Задерни шторы, Гризи. Закрой дверь". Как будто это могло помешать вам. Я боялась, что она сошла с ума, но в одно утро все изменилось. Я проснулась у ее кровати, где провела всю ночь, но не от того, что что-то случилось, а от аромата детства. Мама сделала панкейки, которые готовила по утрам в воскресенье, потому что только в воскресенье отец никогда не появлялся в нашей квартирке. Она напевала мою колыбельную, когда я вошла на кухню, а когда увидела меня - широко улыбнулась. Тогда я поняла, что с ней все будет хорошо.
Она пробуждается от своего внезапного откровения, замечая, что палочка ее уже опущена вниз, а глаза - на мокром месте. Ей плевать на свою жизнь, она никогда за нее особо не цеплялась. К чему ценить то, что подарил ей ее никчемный папаша? Красоту, характер, жизнь. Ей было все равно. Оттого она всегда лезла на рожон, не беспокоясь о себе, хоть и страшась чего-то ужасного - самого события, нежели смерти. Если ее покалечат - так тому и быть, и оно того будет стоить, если это удовлетворит ее жажду к острым ощущениям. Она была выродком чертового маггла, и дело было даже не в крови. Но матушка...
- Она не заслуживает этого. Кто угодно, но не она, - тихим голосом завершает она свою речь. Последние слова эхом звучат то ли в пустой комнате, то ли в ее голове, и она падает на колени. Не перед ним, а от груза воспоминаний. Ее сотрясает от накатывающей истерики, но слезы никак не текут из глаз. Она не сдалась, нет, но боль затопила ее сильнее, чем когда-либо. Ее пучины оказались глубже, чем тогда, в больнице.
- Не смей трогать ее, - уже громче говорит она через какое-то время, поднимая взгляд со своих колен. - Я отправила куда следует сову, если не пришлю еще одну весточку сегодня, в мою скромную обитель наведаются твои старые знакомые из Министерства. Там все, что я знаю о тебе. Много. Очень много информации. Убей меня, и об этом узнают все. Или не узнают, если ты настолько вездесущ. Убей меня, издевайся, но ее не трогай. Не смей!
Конечно, она блефовала. Но знал ли он это? Понимал? Она бросала ему вызов, поднимаясь с колен. Ее слабость - ее промах. Тогда, в больнице, он наверняка понял, что мать ей безумна дорога, и он этим пользовался. Он мог манипулировать ею, как угодно, и она это знала. А еще хуже - она этого желала. Где-то в самом дальнем и темном уголке сознания ей кажется, что она понимает свою мать, но побитая душа и испорченное детство берет свое. Она борется с ним, идет против него. Идет на встречу смерти. Где-то в глубине души вспыхнуло забытое ощущение: он был ее палачом. Она понимала это. Где-то в глубине души. Где-то...

Отредактировано Grizel Hurtz (18-09-2014 20:07:51)

Гордая. Дерзкая. Безумная. Она встает всякий раз, когда спотыкается. Так было всегда. Этому ее научила мать. Всякий раз, когда отец ставил ее на колени, ронял, толкал и опрокидывал, она вставала. Всякий раз, когда Обри получала удар, она гордо вскидывала подбородок, глядя на своего тирана с вызовом. Она защищала дочь. Теперь Гризель, наконец, могла отплатить матушке тем же.  Все его насмешки и издевательства лишь распаляли ее душу, разжигали ненависть, буквально поглощая ее с головой. Ее глаза горели злобой: она практически молнии метала в его сторону, как только он открывал рот. Она понимала, что сошла с ума, раз уж решил противостоять ему. Это случилось еще в самом начале их совместного "пути" в несколько долгих месяцев. Она ловила себя на мысли, что зациклилась. Она понимала, что загнала себя в угол одним только желанием докопаться до него, до его лжи. Или души? Что она хотела, когда затевала этот спектакль? Чего добивалась? Правды? Сенсации? Копаем глубже. Она просто помешалась. Он так похож на ее отца, а на это у нее есть пунктик. Он слишком ей его напоминает, будто головой в холодную воду окунает и держит там, пока она не начнет задыхаться_захлебываться, потом вытаскивает, даруя шанс на пару спасительных вдохов, - и опять. Каждая их встреча вызывала в той или иной степени целую бурю эмоций, и разве могла Хёрц упустить это? Разве могла она добровольно оставить в покое себя и свою душу, не ломая ее прошлым, а просто продолжая двигаться дальше? И сейчас, когда он смеялся над ее глупостью, смеялся над ее кровью, она лишь сильнее этого жаждала. Потеряв рассудок, она словно мазохист получала удовольствие от его сильной хватки, от резких движений. Он отталкивает ее, и она едва удерживается на ногах, пару раз спотыкается прежде, чем поймать равновесие. Стоя к нему лицом, она делает шаг назад и упирается в стену. Он наставляет на нее свою волшебную палочку, и она не сомневается, что его рука не дрогнет.
- Палочку у Олливандера приобретал? - смеясь произносит она в ответ на его угрозы. Она безумна, помутилась рассудком, не отдает себе отчета в какой опасности сейчас находится? О, не заблуждайтесь. Она все прекрасно понимала. Она впитывала каждую секунду, как и в детстве. Она смотрела, наблюдала, запоминала, взращивала в себе эмоции. - Великое поколение талантливых мастеров, ты так не считаешь? Моя палочка до ужаса противоречива, помню, Джервейс тогда еще посмеялся, что она выбрала меня. Он вообще не надеялся, что она найдет себе хозяйку, но вот она я. Из чего твоя? Жило дракона? Чешуя саламандры? Но о чем это я. Не гнушаешься ходить с ней, использовать? Ведь это дело рук грязнокровки, ничтожного волшебника, не имеющего права на существование.
Она ухмыляется, не без издевки, но больше дерзко. Проверяет его? Возможно. Натягивает нервы. Свои или его? Она хочет жить вообще, нет? Странный вопрос. Она ненавидела себя. Ненавидела в качестве порождение своего подонка отца. Ненавидела себя до каждой черточки лица. Рассказывала ли я историю о том, как она чуть не изрезала себе лицо осколками зеркала? Что, было дело? А о том, что она пыталась сделать это десятки раз? На ее руках раньше часто красовались порез от стекла, но они быстро зарастали, не оставляя шрамов, чего не скажешь о ее душе.
- Ни живой, ни мертвой я тебе не нужна, мы оба знаем это. К чему этот спектакль? - ее голос спокоен, будто она рассказывает ему о погоде за окном. По ее коже пробегают мурашки всякий раз, когда через разбитое окно в комнату проникает холодный ветер. И когда он смотрит на нее. Ей хочется не отрывать взгляда от его палочки: то ли для успокоения своей души, то ли в надежде увидеть зеленый луч прежде, чем он остановит ее сердце, - но она пристально вглядывается в глаза своего палача. - Хочешь, чтобы я тебя убедила? Привела кучу доводов, чтобы остаться жить? Но у меня ничего нет: ни за душой, ни в кармане. Волшебная палочка и перо - все мое имущество. И ты прекрасно знаешь, что и статьи у меня нет, иначе мне здесь нечего было бы делать. Ты прав, я никто, и право на рождения у меня отнял бы отец еще в утробе, если бы знал, что матушка дарует ему такое отродье, как и я.
Она разводит руками от бессилия. У нее нет палочки, чтобы даже попытаться. Он отнял ее у нее. Он лишил ее всяческого шанса. Он оставил ее беззащитной. От этого она лишь еще больше ненавидела его. Потому что так поступал ее отец. Говорят, лежачего не бьют, но ему было плевать. Однажды он поднял мать с пола и снова швырнул ее туда, не только потому что он был пьян, а еще и по той причине, что она посмела ему перечить. В тот вечер Обри заперла дочь в комнате, и всячески пыталась ее защитить, но малышка все видела своими глазами через замочную скважину. Тогда она расцарапала себе все руки, так боялась за мать. И сейчас боится. Тех невербальных заклинаний, которые она использовала в повседневной жизни, хватит только на то, чтобы рассмешить оппонента.
- Хочешь поиграть со мной? - она делает шаг вперед, ему навстречу, притом, он вынужденно отступает. - Почему ты не применил еще Круцио? Или, может, Империо? Я бы давно уже выдала бы тебе статью со всеми теми именами, что ты так настойчиво называл мне. Твое имя бы очистилось, ведь к нему бы добавилось звание героя-разоблачителя, - еще пара шагов. Она не напирает на него, просто идет. На каждую фразу - один шаг. В ее планах не было побега, да и вообще - разве у нее был план. - Скажи мне, сколько раз ты представлял себе, как я корчусь в муках под твоей палочкой? - еще шаг и она останавливается. Она сошла с ума. Определенно сошла с ума. - А может, ты хотел бы решить этот вопрос окончательно, бросив лишь два слова? Я могу подсказать: одно начинается на "А", другое - на "К".
Мысленное "Акцио, палочка", и палочка, подле которой Гризель остановилась, в секунду оказывается в ее руке. Она бросает в него короткое: "Экзимейт", - и он отлетает от нее вместе с заклинанием. "Экспелиармус," - вдогонку, и пока он оглушен ударом в стену, побегает к нему, ставя свою ногу на его руку, лежащую на полу. Палочка вновь направлена на него.
- Ты можешь убить меня, выпустив пар сполна, но я без боя не сдамся, - тратит она впустую время на разговоры. Она знает, что он силен. Знает, что за это она поплатится сполна. Но сквозь зубы, отчеканивая каждое слово, произносит: - Убей меня, но не смей трогать мою мать!

Отредактировано Grizel Hurtz (16-10-2014 09:36:33)

Он отнимал у нее все. Свободу. Воздух. Здравый рассудок. Она не ведала, что творит, не признавала ошибок. В ее крови кипела ярость и злость, она доводила его до исступления и отдавала себе отчет, что он может убить. Но в ее голове пряталась другая мысль, другое желание: вывести его не просто из себя, довести до точки кипения и отчаяния, заставить его ступить за грань, чтоб с ее губ срывалась не только крики и брань, но и бессмысленные проклятия. Он впитывал каждое ее слово, наполняя себя эмоциями, и она черпала себя из этого, словно пила из колодца безумия. Ей хотелось, чтобы он вышел за рамки, за пределы того, "запретного", чтобы было ей оправдание поступкам, дерзости. Она осыпала его словами, вопросами, обвинениями, он одаривал ее лишь молчанием и предвкушением наслаждения. Она не станет сдаваться, не падет пред ним на колени, если поставит - то плюнет ему в лицо. Для нее - не в цене жизнь, и она б отдала ее, а может вручила бы в руки Мерлину, чтобы душа ее не была в заточении этого тела, по венам которого течет кровь отца. Она слышит его смех, но чудится ей другое, и все же понимает, что это - начало ее конца.
Она даже не сомневалась, что он сильнее ее, опытней. Она знала, что в самое ближайшее время ей воздастся за ее наглость и опрометчивость. Она шла на это сознательно (или, бессознательно - с какой стороны посмотреть), чувствуя, что долго смотреть на него сверху вниз ей не удастся. Да она едва ли могла вспомнить сейчас большую часть заклинаний, которыми в школе метала в сторону противников на дуэли. Все года после школы ее практика ограничивалась чем-то бытовым, приземистым, мирным, в конце концов, а возможности ментальной магии ограничивались элементарнейшими заклинаниями, которые помогали ей на работе. Удивилась ли она его способностям? Этой злости? Он душил ее, и она... испугалась, да. Отсутствие воздуха жгло легкие, а невозможность вдоха пробуждала панику. Готова ли она была умереть? Да. Или нет. Нет, ей безусловно хотелось жить. Она хваталась руками за свое горло, стараясь вырваться из невидимых оков, она царапала свою кожу, бесполезно надеясь, что это поможет. Ее глаза были полны страха, в котором она утопала. Она не сомневалась, ему придется это по вкусу. Отец всякий раз будто оргазм получал, когда мать молила его о пощаде, когда она смотрела на него полными слез глазами, когда она жалась в угол в нелепых попытках спрятаться. Она была уверена - он такой же.
Он выпускает ее, но только для того, чтобы продолжить. Она не смотрит на него - ей плевать. Она хватается за горло, стараясь вдохнуть в легкие больше воздуха - как можно больше. Говорят, от нехватки кислорода клетки мозга начинают отмирать. Но она чувствовала, как умирает все ее существо, и она... начинала понимать мать. Это было ее допингом, адреналином - своеобразным наслаждением. Персональная сказка о Красавице и Чудовище, разве что с заранее несчастливым концом. Любовь не всегда побеждает, это она уяснила еще с детства, и слепая вера вкупе с наивностью приведут тебя к самому краю. Возможно, если бы не было ее, то ее матушка так или иначе дошла бы до крайности, загнав себя не только в самый угол, но и в могилу. Сейчас же история становилась абсолютно зеркальной, но без права на спасение. Она сама подписала себе приговор.
Он создает ей путы, лишая возможности сбежать, трансгенерировать. Но разве она собиралась? Разве хотела сбежать? В таком случае, использовала элемент неожиданности, когда на пару секунд дезориентировала противника. Теперь в угол загнана она сама: имеет возможность пошевелиться, но не имеет права. Она чувствует легкий холодок там, где вьются вокруг нее белые неосязаемые нити, и от него у него мурашки по коже. От него, и от зверя, которого она пробудила. Он слишком близко, слишком опасен. Она ощущает его дыхание на своей коже, физически может почувствовать его злость. Еще когда воздух без препятствий начал поступать в ее легкие, в ней вновь пробудилась злость. На себя саму. На него. На это чертово желание, стремление неизвестно к чему. Расставила сети, чтобы самой в них попасться? Пожалуйста, слушай теперь маниакальные речи о подчинении и власти. В детстве не хватило?
- Навредить как? - включает она "дурочку", лишь больше дразня его. Она дрожит от переполняющих ее эмоций, и никак не понимает того, что зверя лучше не трогать. Но она вновь начинает говорить. - Мне теперь не написать статьи и "Прощай, головокружительная карьера"? Или может ошейник на меня оденешь и я буду прыгать вокруг тебя на цыпочках? Или может, так?
Она вновь замахивается на него, надеясь, что в этот раз от ее пощечины останется след, но - увы. Он лишь больше злиться и переходит к человеческим методам, более животным, никак не для чистокровного волшебника, который еще и Пожиратель смерти. Она смотрит заворожено, не сразу понимая, к чему все это. Он слишком резок, слишком груб, слишком силен. Этого ли ты хотела, Гризель? Дойти до отчаяния? Ступить за грань? Помнишь, как пыталась оставить на своем личике пару шрамов? Если ты попросишь, он, наверняка, с удовольствием это сделает. Дернись немножко, и на твоей коже окажется нечто похуже, чем простой порез. Она стискивает зубы, практически скрипит ими, впивается ногтями в кожу, оставляя на своей ладони четыре багровых полумесяца.
- Ну что, грязнее твоей, подонок? - бросает она ему. Ей хочется плакать, ей хочется биться в истерике, но адреналин подстегивает ее, заводя на еще большую глубину. Она не только не чувствует дна, но и не видит поверхности. Не выбраться, не выплыть. - Сколько не старайся, не очистишь - мой папаша неплохо постарался. Ювелирная работа, - она смеется, и вовсе не скрывая сарказма. Так как лезвие все еще покоится на ее коже, не режа - лишь прижимаясь, то от излишних движений небольшая рана разрастается. Она шипит, не скрывая ненависти, но не предпринимая больше попыток освободиться. Во-первых, она прижата к окну, стекла в котором отсутствуют, и если уж он перешел на нож, то выбросить ее - не составит труда. Во-вторых, это даже интересно. Ровно настолько, насколько заставляет чувствовать себя живой. Ну, и напоминает, что она все еще любит себя, хоть немного, и свою жизнь.
- И все-таки, почему не Запретное Трио? Почему нож? - не умолкает она. Где-то в одной из исследовательских статей, она видела, людям советовали заговаривать маньяка-насильника-убийцу, якобы это оттягивает момент нападения, позволяя выиграть время либо, чтобы найти способ бежать, либо, чтобы дождаться помощи. Но первого ей не хотелось, а второе просто нереально. И все же, зачем она делала это? Безумная, глупая Гризель.

Отредактировано Grizel Hurtz (16-10-2014 21:42:00)

Кажется, еще сильнее стискивать зубы невозможно. Еще сильнее мечтать прожечь в дыру в нем - тоже вряд ли. Но ненавидеть его еще больше? До дрожи. До судорог. До остановки сердца. Она делает вдох, и кислород словно осколками стекла проходит по ее легким. Он проникает ей под кожу, в вены, смешивается с кровью. Этот острый песок разъедает ее изнутри, разрывая вены, разнося по всему организму яд, уничтожая ее и весь окружающий мир. Пелена ярости застилает ей глаза, и, кажется, она способна собственноручно разорвать его на кусочки. Исцарапать его кожу, чтобы через тонкие красные следы просачивалась его душа, чтобы было видно все, из чего он состоит. Тьма и гниль. Безумная. Она хочет большего. Хочет того "запредельного" и недозволенного. Ей хочется, чтобы он стер границы между собой и отцом, чтобы они стали единым целым. Чтобы ненависть ее поглотила еще сильнее, не оставив от милой Гризи и следа. Она сошла с ума. Но как же ее зажигает то, что он говорит и делает! Она готова была поклясться, что чувствует, как сгорает. И не выйдет из нее никакого феникса - со своей душой она попадет лишь в ад, где будет с тем же успехом истязать себя и отдаваться на экзекуцию другим. Потому она больше не шевелилась. Лишь впитывала в себя происходящее, запоминая и впечатывая в кожу эти ощущения тонкими полумесяцами от ногтей.
- Не. Смей, - задыхается она от возмущения и его действий. Он давит на нее, во всех смыслах, перекрывая возможность вдохнуть. А она продолжает чувствовать стекло в легких, от каждого его слова. Как оно вместе с кислородом поднимается по ее трахеям, терзая тело мученицы. А холодная сталь тем временем прочерчивает свои карты на белоснежной коже. Кровавые пути стекают по ее телу, и трикотажная ткань медленно впитывает их в себя. Кровь окрашивает серую ткань, как будто жизнь решила привнести красок в свою монотонность, но это больше похоже на пришествие смерти. И она бы молилась о ней, если бы так страстно не желала.
- Не дождешься, - бросает она ему в лицо. Нет, выплевывает. Ядом мечтая растечься по его венам. Она уже отравила его. Видит, как он желает. Ее боли, ее мук. Она видит, что он не остановится. Видит, что не остановится сама. А училась в лучшей школе выдержки и терпения. Она училась у матери. Она пропускала сквозь себя каждое ее унижение, так же стискивая зубы или кусая губы. Она одиннадцать лет питала себя этим, живя лишь страхом и душевной болью. Болит ли у нее теперь душа? Нет, она давно умерла. Утонула в болотах ее детства, где не было ни надежды на спасения. Когда матушка нашла выход - было слишком поздно. Дьявол уже отнял у нее все человеческое. Думаешь, почему твоя дорогая Гризель поступила на Слизерин, милая Обри, а не на Равенкло, как ты того хотела? От нее ничего больше не осталось. Он груб с ней. Делает, что пожелает. Повелевает ее телом. Он связывает ее руки заклинанием, а она  лишь улыбается. Почти смеется. Ей хочется смеяться. Как смеются те, кого называют "помеченными Дьяволом". Из них пытаются Его изгонять, но никто не понимает, что они - это есть Он. Она сейчас была Им. Когда ее кофта превращалась в бесполезную тряпку. Когда его пальцы крепко сжимали ее горло. Когда он продолжал говорить, будто вскрытие проводил. Она улыбалась, рычала, упиралась, но была Им.
Ее зрачки расширяются, когда холодная сталь продолжает гулять по ее коже. Она царапает свои руки, стараясь распределить боль по своему телу. Стараясь не думать о тонких порезах, что он наносит ей. Это всего лишь тело. Она так давно мечтала его изуродовать, чтобы больше ничего прекрасного у нее не осталось. Ведь красота - это все, что у нее было "хорошего", и она была подарком отца. Она улыбается хищником, не доставляя ему удовольствие стонами и вскриками. Хотя отчаянно хочется выпустить на волю физическую боль. Ее прерывистое дыхание, а местами и вовсе бездыханность, могли говорить о том, что она из последних сил терпела. Она зажмуривалась на мгновения, чтобы потом вновь распахнуть на него полные безумия глаза. Безумия и ненависти. Та волнами проходила по ее телу. Нет, будто ток, заставляя трястись от бьющих через край эмоций. Ей хотелось ударить его, а потом еще и еще. Но стоило лишь пошевелить руками, как магические путы впивались в ее кожу крепче стали. Будь они осязаемы, то на запястьях помимо синяков красовались бы и тонкие красные круги. И она упивалась бы и ими, наполняя себя, будто сосуд, накапливая ненависть, чтобы жить. Чтобы чувствовать себя живой.
- Так делай это, - старается она отвлечься от боли, скрывая за словами признаки боли. Если прислушаться, то в промежутках между словами можно услышать не вдохи, а именно их. Стоны отчаяния, желания оказаться свободной. Набирая воздуха в легкие, она глушила любые звуки, чтобы не доставить ему еще большее удовольствие, потешив тем самым саму себя. Она почти кричит, когда он приступает к букве "b", но лишь тяжело дышит не позволяя себе лишнего. Пусть он делает, что угодно, но она будет делать ему все наперекор. - Только я всегда мечтала о шрамах на своем лице. Знаешь, чтобы на меня больше никто не мог смотреть. Чтобы у людей они вызывали отвращение. Чтобы у тебя они вызывали отвращение, а не только моя кровь и скверный характер.
Она скалится, обнажая зубы словно зверь. Конечно, она жертва, загнанная в ловушку. Его жертва. Но она скорее сама подписалась на это. Тогда еще, когда сидела в его кабинете. Когда разжигала этот бессмысленный спор. Когда привлекла его внимание. Она вспоминает, с чего все началось, чтобы отвлечься. Чтобы не чувствовать. Чтобы покинуть свою телесную оболочку. Но не может. Ее дыхание еще тяжелеет, и она почти хрипит_рычит. Она видит отражение своего безумия в его глазах, и уже не понимает, где он, а где - она. Это похоже на половой акт - только соитие происходит не тел, а обнаженных душ, ищущих источник энергии, что будет дарить им жизнь. У нее ноет сердце, у нее почти текут слезы из глаз от затуманивающей разум боли. По позвоночнику вновь пробегает разряд тока, и она дрожит всем телом, что доставляет ей еще больше страданий. Но она терпит, молчит, не позволяя себе доставить ему еще большее удовольствие. Эгоистка, ха.
- Как и ты заслуживаешь смерти, - отвечает она ему, пока "художник" любуется своим творением. Она чувствует тонкие дорожки холодной крови на своем теле. Она ощущает, что там где она свернулась, кожа немного стягивается. Она буквально видит всем телом, что он с ней сделал. Но не смеет опускать глаз, чтобы убедиться в масштабах творческого порыва. Ей хватает и того, что она верит в отсутствие "живых" участков на себе. Она надеется, что этот вечер шрамами теперь останется на ее коже. Она постарается, чтобы так оно и было. Она делает глубокие вдохи, стараясь привести себя и свое тело в порядок. Стараясь унять дрожь. Угомонить безумное сознание. Но ненависть... Она проедает ее, будто кислота уничтожает поверхность, на которую была вылита. - Ты и все твои дружки. Потому что это то, что вы и умеете делать - нести смерть. Однажды она и вас заберет с собой, уж не сомневайся. И я буду верить, что все это случится гораздо раньше, чем вы будете к этому готовы.

Отредактировано Grizel Hurtz (04-11-2014 03:30:05)