Soundtrack

То, что ведомо им - начинается вслед за концом.

Тяжелая, вязкая паутина сна накрывает бременем непонимания, недовольства и уже привычной, хорошо знакомой доселе тревоги. Персефона ворочается во сне, морщится и периодически вздрагивает, так что для любого стороннего наблюдателя совершенно очевидно, что ей снится что-то крайне неприятное и, возможно, даже пугающее. Но никаких сторонних наблюдателей нет - супруг мирно спит, домовых эльфов в доме Ноттов после личного каприза новой хозяйки поместья не было, а прислуга по ночам ни за что бы не решилась войти в спальню Теодора и Персефоны, которая, между тем, просыпалась каждый час и с немыслимым трудом заставляла себя вновь ложиться вместо того, чтобы очередную ночь провести в библиотеке за чтением фолиантов далеких от рекомендаций по воспитанию наследников Ноттов. Это повторялось не в первый раз, и Малькольм даже успел пригласить их семейного врача с тем, чтобы он прописал девушке успокоительного, которое она охотно пила, но которое, как и все прочее, не помогало, как бы того ни хотела Персефона, уставшая от вечной бессонницы, но точно знавшая ее причину, никак не связанную с банальным волнением и страхами перед рождением ребенка. Мысли ее вообще были слишком уж далеки от переживаний молодой матери перед появлением первого ребенка, но миссис Нотт делала все возможное для того, чтобы об этом было известно только лишь ей самой и ее супругу. В противном случае,  их самих и всех, кто за ними последовал, ждала неминуемая и страшная гибель. И если сама Персефона уже давно считала себя мертвой, не боясь ни боли, ни казни, то ответственность за друзей и мужа тяготила ее значительно больше, чем что бы ни было еще.
Пять тридцать две. Волшебница с трудом открывает глаза и смотрит на часы на противоположной стене. В голове туман. Ощущение, что проспала по меньшей мере шесть часов отсутствует, но девушка уже знает, что не уснет ни при каких условиях. Полчаса на то, чтобы привести себя в надлежащий вид и два часа на прогулку в саду. Затем снова Министерство, снова десятки лиц, снова приказы о казни изменщиков, снова попытки спасти хоть кого-то. Бывшая Паркинсон уже чувствует, что недалека от того, чтобы совершить фатальную ошибку - сдают нервы, сдает память, подводят инстинкты, притупленные страхом за себя, мужа и своего сына.
Каждое новое утро в ожидании конца.
Каждое новое утро в ожидании смерти.
Каждое новое утро в болезненных судорогах ужаса, который зарождается в груди и ледяной поступью следует по всему телу.
Хочется остаться в постели и провести здесь весь день - никого не видеть, никого не слышать, ни с кем не говорить. Но Персефона знает, что это вызовет слишком много вопросов, знает, что готова сдаться сама, но не может подвести друзей, которые из-за нее оказались во всем этом. Ответственность не дает опустить руки и Нотт заставляет себя улыбнуться - тяжело, почти что больно. Глубокий вдох обжигает легкие и девушка садится на кровати, чувствуя уже привычную утреннюю тошноту и слабость. Скользит безучастным взглядом по комнате, и лишь долгие минуты спустя понимает, что рядом нет Теодора. Удивление от того, что супруг встал так рано отнюдь не сразу перерастает в тревогу - у него мог быть срочный вызов из Министерства, встреча с кем-то из оппозиции, какие-то иные дела, которые они порой просто не в состоянии были обсуждать, потому что несли на себе и без того слишком тяжелое бремя при котором каждодневная рутина становилась просто фоном. Успокоив себя этими мыслями, Персефона было вознамерилась встать с постели, уже опустив ноги на ледяной мраморный пол, когда услышала шум разбивающейся в коридоре вазы, а затем и громкие ругательства человека, отнюдь не принадлежавшего дому Ноттов. Сердце в мгновение стало колотиться быстрее, девушка перевела взгляд на дверь и потянулась за волшебной палочкой, но не успела. На пороге комнаты во всей своей красе стоял отряд хит-визардов во главе с Рэгором Лестрейнджем, что само по себе уже не обещало Персефоне ничего хорошего. Вспоминая эти мгновения часами позднее, девушка хотела бы сказать, что не ощутила ни страха, ни тревоги, завидев в их с Теодором спальне сына Беллатрикс, но это было бы ложью, потому что страх ее был так силен, что даже рука на долю секунды замершая в нескольких сантиметрах от палочки безвольно упала на колени еще прежде, чем Нотт поднялась на ноги, потянув за собой простыню, в которую и успела завернуться, пока мужчины вальяжно прошли на середину комнаты.
- Как вы смеете врываться в дом Министра Магии, не говоря уже о спальне главы департамента? - Персефона говорит тихо, но в голосе ее такой металл, что он способен скрыть даже весь ее страх, от которого даже двигаться становится тяжело. Она прекрасно понимает, зачем они здесь, она прекрасно понимает, что ошибка уже сделана, промах уже свершен и пытаться выкрутиться теперь - гиблое дело. И весь этот концерт дает ей лишь возможность протянуть время с тем, чтобы осознать всю пагубность сложившейся ситуации и возможных перспектив. Казнь? Вероятнее всего. Это было почти смешно. Оказаться на месте тех, кого раньше собственной рукой отправляла на смерть.
- Это ты... - Рэгор тянет гласные, как если бы все происходящее и впрямь задевало его лично, а не интересы Министерства и страны, - Ты как смела пойти на предательство? Как смела преступить черту, отделявшую тебя от всего этого мерзкого сброда в их чертовом лагере повстанцев? Чего тебе не хватало? Власти? Силы? У тебя было все и ты все равно пошла на это, почему? - Рэгор недоумевает и это недоумение, несмотря на природную жестокость и ненависть к повстанцам сквозит в его словах, но Персефона знает, что не сможет объяснить - не сможет рассказать обо всем так, чтобы он понял. Да и что она могла сказать? Что пошла на это из-за стремления навредить Министру? Лестрейндж бы расхохотался и предложил просто убить Малькольма, решив тем самым проблему. И это было бы правильным. Правильным, потому что не затронуло бы других людей, а оставило зияющую дыру в груди у самой лишь Персефоны.
- Вы в доме Министра Магии Соединенного Королевства и я нахожусь под его юрисдикцией. Я - леди Персефона Ригель Нотт, глава отдела по контролю за нечистокровными. И я имею право знать, в чем меня обвиняют, - девушка переступает с ноги на ногу на ледяном полу, стараясь скрыть это как демонстрацию просто женской слабости, которую Рэгор и не замечает, зачитывая обвинения, в котором не только имя самой девушки, но и имя ее супруга. Откуда они узнали? Что произошло? Персефона не знает. Лестрейндж дает ей пятнадцать минут на то, чтобы собраться, зная, что бывшая Паркинсон даже не предпримет попытки сбежать, считая это ниже своего достоинства. Она опускается на край кровати и две трети отведенного времени проводит, прижав руки к груди в тщетных устремлениях заставить себя перестать чувствовать этот чудовищный оглушающий страх. Но ничего не выходит. Не выходит, прежде всего, потому что Персефона хорошо знает, что их ждет - она сама возглавляла отдел, который станет теперь инициатором процесса над ней и ее супругом. И они не станут мелочиться и что-то доказывать. Выбьют признание любыми доступными методами, любыми способами, используя малейшую возможность без скидки на чистую кровь, без скидки на положение Персефоны, без скидки на что бы то ни было еще. И Паркинсон страшно. За все, что она переживет и скажет. За все, что она увидит и сделает. За их конец. За их поистине лютую смерть.
Волшебница разглаживает складки на темно-синем платье и набрасывает на плечи плащ. Считает ступеньки со второго этажа парадной лестницы до гостевого холла, где ожидает увидеть хит-визардов и супруга. Прикасается тонкими пальцами к широкой мраморной периле и вновь чувствует себя королевой, сотни раз спускавшейся по этой лестнице к гостям на балу. Так и было. Только сейчас несколько пар глаз, направленных на ее фигуру смотрят отнюдь не с восхищением и не с благоговейным трепетом. Персефона переступает последнюю ступень и неторопливо движется к мужчинам. Встает позади кресла, в котором сидит супруг и кладет ему руку на плечо, ожидая не то приказа, не то вердикта. Быть может, их казнят здесь и не будет никаких пыток, никакой боли и никаких тягостных ожиданий.
- Это лучше оставить здесь, - тихо произносит Лестрейндж, касаясь ладони Персефоны, лежащей на плече у Теодора и имея ввиду, очевидно, обручальное кольцо и перстень рода. Нотт не совершает ни единого движения, даже не прослеживает траекторию движения мужчины. Она видит в происходящем громкую иронию, но на холеном лице не проскальзывает ни одной эмоции. Три года подряд, мечтая снять с пальца этот рабский знак принадлежности мужчине, которого не любила, не могла этого сделать, а теперь не делала добровольно, готовая идти до самого конца. В этом было что-то жуткое, чудовищное, почти нечеловеческое. И Мерлин тому свидетель, Персефона готова была сейчас продать душу Дьяволу, если это могло спасти их обоих от предстоящего ужаса.

Камера кажется крошечной, хотя Нотт точно знает, что это - далеко не предел. Она видела в каких условиях ждут своего часа все остальные и испытывает к благодарность тому, кто вместо нее поместил их с супругом в комнатушку под номером девять. Делает глубокий вдох, в который раз борясь с удушьем от подступающего к горлу страха, и дрожащими пальцами расстегивает серебряные пуговицы плаща, который тут же падает к ногам. Очевидно, что камера рассчитана на одного. Здесь лишь один стул и один грязный смятый матрас в углу комнаты. Его Персефона и застилает верхней одеждой, пока еще брезгуя сидеть на чем угодно. Затем на тонкие запястья опускаются сравнительно тяжелые кандалы гоблинской работы - за долгие часы в этом аду они начнут разъедать плоть, впиваться ржавчиной в тонкую кожу и в конечном счете станут последней каплей. А может, Нотт сломается раньше. После первых переломанных пальцев, после первых нанесенных увечий.
Наконец, решетка закрывается.
В тихом сентябрьском утре эхом отдаются шаги хорошо знакомого хит-визарда. Держать лицо и дальше, нужды нет.
Ноги подкашиваются в мгновение и Персефона опускается на пол, всего на секунду закрывая лицо руками.
- Это будет непросто.

Лестрейндж был старше меня на пару лет, но сильнее в разы, а ещё о его семьи ходили слухи, что его отец близок к Пожирателям Смерти. Разве можно было устоять? Мои родители, ещё перебирали кандидатов, а я точно знала, что встану рядом только с сильным мужчиной, с тем, кто поможет мне развиваться, кто не заставит вечно быть тенью, отражением благополучия, украшением дома. Я нашла к нему путь, избавившись от возможных конкуренток, я вовремя подбросила отцу идею о том, что объедение двух домов, а именно Блэков и Лестрейнджей верный шаг. Две влиятельные семьи связанные браком первенцев, два союзника, обретающие ещё большую мощь в политике, в обществе. Никогда не упоминая напрямую о том, чего желала тогда, я смогла повлиять на решение Друэллы и Сигнуса, контракт был заключён, когда я училась на четвёртом курсе. Полноправно признанная невестой, желанная гостья в их доме, я старалась наладить отношения в первую очередь с отцом Рудольфуса и лишь потом с ним самим. Меня интересовала возможность приблизиться к Лорду, возможность в один прекрасный день встать наравне с достойнейшими представителями эпохи и стать одной из тех кто носит маску, кто борется за права чистокровного сообщества, кто сражается во славу чистого мира. Упоение. Я верила, что близка к цели, я считала что победила, получила право на реализацию всего, к чему когда-либо стремилась. Сильного юношу, который не гнушался заниматься со мной магией, который не боялся тёмных искусств и был готов помочь мне стать ещё сильнее, юношу, что как грезилось мне, однажды станет достойным мужчиной. Именно этот факт сыграл ключевую роль в моём решении. Как когда-то отец стал моим идеалом на те краткие мгновения, пока его вниманием не завладела всецело Андромеда, так теперь Рудольфус чудился фигурой, что приведёт к желанной цели. Я не желала видеть ничего другого, не желала признавать и замечать в нём человеческие слабости, моя вечная ошибка, я всегда идеализировала тех, кто находился рядом. И если вначале это было лестно человеку, то день за днём требования, планка поднималась всё выше, и соответствовать ей становилось всё сложнее. К окончанию моего обучения Хогвартсе я владела основами тёмных чар, начала постигать родовые проклятия, что открыло мне фамильное поместье Блэков, готовилась к свадьбе, ещё не зная, что сама загоняю себя в ловушку, из которой нет, и не может быть выхода.

Я никогда не любила мужа, но очень долгое время была влюблена, отказывалась замечать других мужчин и верить в то, что существует кто-то способный бросить ему вызов. Мой идеал был уничтожен, он лишился своего пьедестала в тот день, когда я добилась желаемого. Когда убедила своего супруга представить меня Тёмному Лорду. Сотни раз слышала отказ, но настаивала на своём, не обращая внимания на возражения. Он знал, теперь я понимаю, что он знал о том, что эта встреча изменит всё в нашей жизни. Рудольфус не ошибался. Это был крах. Единожды встретившись с Господином я поняла, что жизни иной уже не желаю. Это чёрное жгучее чувство поселилось в душе, и пожелай я погасить его, не смогла бы. Своими руками, поддавшись на мои просьбы мой супруг уничтожил то хрупкое равновесие, что существовало в нашей жизни. Я никогда не любила мужа, это было наваждение, хрупкая влюблённостью юной девушки, что однажды, возможно могло переродиться во что-то более крепкое. Тёмный Лорд же был не просто воплощением моих желаний, он был тем самым мужчиной, о котором я мечтала всегда. Сильный, решительный, однажды решив взять власть в свои руки, он двигался только в этом направлении, не обращая внимания на сопротивление мира. Уничтожая все преграды, он сам был воплощением мира, к которому мы все стремились. Всё что мог Рудольфус, это отступить в сторону, отойти, потому что кроме этого чувства к Милорду для меня ничего больше не существовало. Я любила его душой и телом, но единственное, что ценил мой Господин – это преданность, и сила, лишь по этому каждую ночь я возвращалась домой, оставалась с тем, кто был готов ждать, кто понимал, что этот бой уже проигран, но всё равно ждал.

Я Беллатрикс Лестрейндж стала первой женщиной, что вошла в ближний круг и долгое время оставалась в нём единственной волшебницей. Я была той, кого отправляли в сложнейшие рейды и кому давали практически невыполнимые задания. На меня возлагали большие надежды и с меня спрашивали за промахи в разы строже, нежели с других сторонников. Ни единожды супруг возвращал меня домой обессиленную, уничтоженную, проводя долгие ночи возле нашей постели, слушая слабое дыхание, помогая восстановиться. То была только моя вина, я поставила планку столь высоко и я обязана была ей соответствовать. Никаких поблажек. Тренировки, рейды, заклятия. Прошло немало лет, прежде чем, мне наконец достало ума обернуться. Увидеть, кто всё это время прикрывал со спины, кто раскрывался вместе со мной и никогда не упоминал об этом. В ту пору многое изменилось. Мы стали смертоносным тандемом, научились предугадывать движения и мысли, научились без слов понимать друг друга. Мы стали той силой, с которой были вынуждены считаться все и равных нам не было. На службе Тёмного Лорда мы действовали единым механизмом и Господин должны образом использовал это. Никогда более мы не работали в одиночку, ведь только вместе мы становились той силой, совладать с которой не могли ни авроры, ни хит-визарды. Сторожевые псы готовые до последнего своего вздоха сражаться за мир, в который верили.

Утро понедельника не обещало ничего хорошего, уже одно то, что на предшествующих выходных студентам было запрещено покидать замок, не сулило приемлемого настроения. Поднимаясь с постели измотанная ночными тренировками, что ты сама наказала себе регулярно проводить хотя бы трижды в неделю, еле нашла силы для того чтобы открыть глаза. Сложно сказать, чем руководствовался профессор Слизнорт, когда предпочел отменить свои занятия, попросив подготовить эссе, но по крайней мере он сделал это во время завтрака, еще сложнее найти ответ на вопрос, отчего же профессор Бинс, единственный призрак, что вел уроки в Хогвартсе, который разумеется вообще не имел привычки предупреждать, не появился на парах. Уроки не были заменены, их просто отменили, в связи с чем ученики Слизерина оказались свободными сразу после первых двух пар гербологии, что закончились еще до обеда. Практически свободный день, и если бы погода не была столь неожиданно теплой и благосклонной к ученикам, то Белле было бы проще найти для себя занятия. Сейчас же не было и тени надежды на возможность проскользнуть в запретный лес незамеченной, для того чтобы продолжить работу над проклятиями. Оставался всего один вариант – библиотека, и Белла действительно довольно долго трудилась над фолиантами, разыскивая представляющие хотя бы какой-то интерес для нее заклинания, но первокурсники, которые также освобождались до обеда не оставили ей возможности посвятить этому день. Дети, что не посчитали нужным заранее сделать данное на выходные задание, теперь шумели в помещении, и даже школьный библиотекарь так и не смогла заставить их сохранять тишину. В подобных условиях находиться в книгохранилище было просто невозможно – бездарная трата времени. Всего пятнадцать минут в толпе понадобилось Беллатрикс, для того чтобы она поняла, что голова просто раскалывается, что она не в силах вытерпеть в этом месте ни минуты более. Итак, старшие курсы еще на занятиях, младшие заняты в библиотеке, или же вовсе переместились на улицу, пользуясь любезно предоставленным ноябрьской погодой солнечным днем. В коридорах практически пусто, и когда ведьма бесцельно бродя по коридорам Хогвартса, заходит на третий этаж, кажется, что там нет никого. Интуиция кричит о том, что ей не стоит сюда заходить, нужно отправиться дальше, но разве можно слепо полагаться на это ощущение? Разве это вообще допустимо, чтобы Белла опасалась пустынного коридора в замке, где толком ничего не происходит? Нет, ну разумеется нет. Два силуэта окажутся прямо перед ней, нарочито небрежный шаг, беседа, словно они и правда всего лишь прогуливаются… Еще один появится за спиной и пусть он пытался двигаться бесшумно, от Беллатрикс, что привыкла приглядывать даже за собственной тенью не ускользнут его шаги. Нет, нельзя сказать, что путь назад отрезан, но разве может Беллатрикс Блэк вот так вот просто свернуть с выбранного пути? Конечно же нет… Когда девушка останавливается, замирают и студенты, выдавая себя, показывая, что Блэк не ошибалась в своих предположениях. По крысиному, словно мелкие грызуны, словно в попытке задавить змею хотя бы своим количеством, собираются они. И в отдалении, не видя, но чувствуя присутствие еще одного человека, все равно лишь усмехаешься, разумеется, ты узнала их. Дня три назад, один из пытался “познакомиться” с Андромедой, а ты вмешалась, указала ублюдкам их место в жизни… И здесь не играет никакой роли взаимоотношения с сестрой, ни одна грязнокровка не имеет права даже дышать в вашу сторону.
–Крысиная натура всегда прорывается, даже через напускные образы, – смеешься над ними, потому что до последнего не веришь в то, что они способны попытаться причинить тебе вред. Не могут, они ведь не самоубийцы, у них не может быть до такой степени притуплен инстинкт самосохранения и не играет никакой роли тот факт, что они старше. Дело в том, что если не сможет достойно ответить Белла, значит это сделает ее семья, это сделает Миллисент… Вот только заклинание, которое летит в спину, свидетельствует об обратном и никакие щиты не помогают справиться с тремя малолетними волшебниками, –Выродки… – Милли не зря тратила на тебя свое время, не зря ей помогал когда-то Аннар. Они оба могли гордиться тобой сейчас, три мага против юной волшебнице, три потому что третий – трусливый скот, он сбежал прежде чем прозвучало первое заклинание. Отражая атак, пропускаешь лишь наименее болезненные для себя, выбирая слабое звено и когда первый оглядывается, проверяя не идут ли в этом направлении преподаватели, он дарит Белле драгоценные секунды, нужные для того чтобы направить связку заклинаний и пусть использованы боевые, Блэк избирательна, среди них лишь те, которые она встречала на занятиях… Ужас, первый раз мелькнет в глазах грязнокровных ублюдков, в первый раз они задумаются о последствиях. Белла сильнее уже благодаря тому факту, что ее кровь веками была связана с магией, в совокупности же с ее учителями и как следствие этого – навыками, ни одному из нападавших уже не уйти. Вспышки заклинаний казалось бы должны уже привлечь внимание преподавателей, но их нет поблизости, пропуская очередное заклятье девочка неверно учитывает его силу... Каменный пол встречает ведьму жестко, ссадины на руках и ногах, но это лишь злит, вызывает гнев и потребуется несколько минут, для того чтобы Беллатрикс оставила всех троих лежать на полу… путь до гостиной в дымке, впрочем, совершенно очевидно что дошла она сама и без лишних приключений, иначе лежала бы рядом с грязнокровками на больничной койке…

Вечернее приглашение в кабинет директора не стало неожиданность, к тому моменту девочка уже оценила ущерб и знала, как нужно держаться, для того чтобы скрыть повреждения. Блэк догадывалась о том, что предстоит трудный разговор – драка в коридоре заведомо запрещена, но должны же они понимать, что Беллатрикс не могла позволить кому-то издеваться над ней, не могла… Вот только разговор идет в совершенно ином ключе, все три крысы уверждают, что это она инициатор, что это она напала и она виновата, –Крысы всегда лгут. Ничего больше от Беллы добиться так и не смогли, девочка уверена, ей не поверят ни при каких обстоятельствах, ее отношения к этим выродкам известно слишком хорошо. Как Белла угрожала стереть их с лица земли, если они не отстанут от Меды слышали многие, шансов – нет, да и Дамблдор, старик хочет верить в ее вину. Беллатрикс Блэк никогда не доверяла этому магу и теперь менять свое мнение не собиралась. Остаток дня изолировано от однокурсников, даже сейчас запертая в кабинете подле профессора зельеварения, они словно боятся, что девочка сбежит или нанесет вред кому-то еще. Белла щурится и молчит, не отвечая более ни на какие вопросы – они все решили, так к чему растрачиваться? Письмо уже наверняка достигло Миллисент и остается только ждать. В том кому же поверит Милли отчего-то не сомневаешься, никогда она не подводила тебя и сейчас подобного не случится, но…сможет ли убедить? «Домашнее обучение или суд?» Несовершеннолетняя, но это не может быть оправданием при подобном поступке, не знаешь, что тебя ждет и именно это вызывает напряжение…

–Профессор, миссис Бэгнольд в замке, – Слизнорт лишь кивает тебе, пропуская вперед, ощущаешь его напряжение, каждой клеточкой своего тела чувствуешь. Они сошли с ума? Неужели они действительно думают, что в любое мгновение можешь попытаться атаковать? Мало того, попытаться напасть на преподавателя и пусть Гораций вступался за тебя во время дискуссии преподавателей, наверняка знаешь – это перестраховка, на тот случай, если тебе удастся выкрутиться. Гаргулья, опускается, открывая проход, перешагивая через порог, лишь на доли мгновений кривишь губы. Больно, до сих пор больно идти, но нет уж, благодарю покорнейше, эти твари не имеют никакого права видеть твою слабость. Смотришь лишь на одну единственную фигуру в этой комнате и ей же повторяешь ровно тоже самое, что говорила другим, –Эти выродки лгут, – бросая в воздух, словно непреложную истину, не подбирая выражений, они ублюдки, крысы, которые не только готовы напасть не девушки исподтишка, но и не способны отвечать за собственные поступки. Мрази, мерзкие создания, кто просто захотелось хотя бы так достать до Беллатрикс, использовать любую возможность, для того чтобы усложнить ей жизнь. Ненавидишь их? Нет, отбросы не достойны твоего внимания, эти люди подписали себе приговор и рано или поздно, но ты доберешься до них, доберешься для того чтобы отнять их жизни и жизни членов их семей. Подобное не должно жить на планете, оно не имеет права загрязнять воздух, которым ты дышишь. Упираясь взглядом в Дамблдора, не можешь сдержаться. Это спокойствие, этот взгляд, всякий раз встречаясь с тобой пытается убедить, что насквозь тебя видит, а на деле что? Просто игра, в которой этот старик верит только в то, во что сам пожелает, –Грязнокровные крысы слишком трусливы. Проговаривая каждую букву, каждое слово, теперь уже все равно, каким именно образом ты будешь о них отзываться, теперь уже все это не играет никакой роли. Стоя посреди кабинета, глядя на старика ты впервые в жизни позволяешь себе быть столь откровенной в обществе преподавателей, а не только кузины. Не скрываешь своего отношения, не делаешь даже попытки замаскировать, все их идеи о том, что “надо сознаться, тогда можно смягчить наказание” отправляются прямиком к Моргане. Это только начало пути, начало дороги, но ты не намерена принимать на себя чужую вину, а уж тем более не намерена нести ответственность за поступки совершенные мразями. А этот человек, он не зрячий, слепец и Беллатрикс презирает его, за лояльность к грязнокровкам, за лицемерие и предвзятость. Это так легко читается и даже то что Слизнорт постарался одернуть тебя, никаких эмоций не вызывает. Неважно чем закончится этот день, неважно какие результаты будут у этого разговора, больше они не заставят тебя заткнуться. Эти твари заслуживают ненависти, они грязь и словно драконья оспа разносятся по Англии, только вот по какому-то странному стечению обстоятельств оспу – лечат, а выродкам помогают распространяться. Как-то несправедливо по отношению к оспе.

  На рождественские каникулы в 1991 году к ним приехала чета Трэверс с сыном. С младшим Трэверсом Морта была знакома ещё в школе. Не столько знакома, сколько видела – один факультет, общая гостиная и общий стол. Но не более того. Они не общались, лишь знали о существовании друг друга. А затем, в середине обеда отец объявил о том, что для поддержания чистоты крови волшебников и благополучия обеих семей Морта в дальнейшем станет супругой Трэверса. Неловкая ситуация, когда тебе всего лишь 14, а твоему потенциальному супругу уже 17 и в этом году он оканчивает школу и вступает во взрослую жизнь. Нет, она наверное и не была бы против, если бы ей предложили с ним пообщаться, познакомиться, влюбиться. Но не так, когда уже все предрешено и удачный союз, как успешную сделку, закрепили распитием коллекционного вина. Она не ненавидела его тогда, но тем не менее сразу же запретила даже подходить, трогать, смотреть в её сторону. И эти полгода были самыми отвратительными в её жизни – приходилось как-то уживаться под одной крышей. И будто назло постоянно сталкивались в коридорах, в гостиной. Не смотрели друг на друга, будто так и задумано. Только Морта врала себе и тайно следила за тем самым, которого ей пророчат в законные супруги. Но он окончил школу и напоминал о себе лишь письмами, на которые она отвечала коротко и сухо. Так и жили.
  Морта окончила школу с тремя оценками «выше ожидаемого» по предметам, которые не были такими уж и важными, поступает на службу в Министерство Магии на должность сотрудника отдела по обеспечению магического правопорядка. Как раз в этот год возвращается Темный Лорд, но министр магии и весь штат его приспешников оказываются слепыми и не верят тому, что твердит несносный мальчишка Поттер. Но ведь Пожирателям Смерти это все только на руку. Ричард ещё не позволяет дочери присягнуть на верность Лорду и принять метку, однако здесь Морта, рвущаяся стать Пожирателем Смерти находит неожиданного союзника – Трэверса, которой помогает ей в этом начинании. Как результат – у Эйлин к концу 1995 года имеется метка Темного Лорда и некоторая оттепель в отношениях с Трэверсом. Но не более чем.
  Спустя некоторое время она все же наладила отношения с Трэверсом, но не ради него или себя, а ради спокойствия родителей. Съехались, но всё ещё остаются чужими друг для друга. Из общих интересов – утренние газеты и какие-то бумаги по работе. Не более того.

Она выдыхает резко, почти судорожно, сжимая кулаки, кусая резко и больно, покрывая неприкрытые одеждой участки кожи своими собственными письменами и иероглифами, в которых угадываются символы пресловутой азбуки Морзе – точки. Множество точек со рваными краями, кровоточащие без остановки. Как и она, как и её сердце. Такое же рваное, царапанное. Её тоже кусали, её били, истязали, морили голодом, вливали в глотку раскаленное железо и насильно окатывали святой водой. Только ничего не помогало, она ночью снова выходила на охоту, голодная, злая и брошенная. Она же женщина, привыкшая к вниманию и обожанию, привыкшая к тому, чтобы в сумерках ночи её имя шептали чьи-то бледные губы, обветренные и обкусанные до крови, с остатками губной помады. Она привыкла быть единственной, привыкла получать все, стоит лишь ткнуть пальцем и люди/вещи падали к ногам. Это головокружительная сказка не могла бы никогда окончиться, Анна бы так же и жила, счастливо и безбедно, под сенью белого дуба, где-то в холодных северных странах Европы. А утром бы принимала солнечные ванны и умирала до заката, просто так, от прихоти или того, что она дура. Но ведь все было иначе, она каждое утро расчесывала кудри Макса, целовала его в щеки три раза и просила не опаздывать к ужину. А все остальное время просто тратила в пустую, зачитываясь очередной книгой. Когда у тебя за спиной не одна сотня лет, начинаешь иначе смотреть на мир, понимаешь, что, какие бы действия ты не предпринимал, через добрый десяток лет снова все повторится вновь. Ты придешь, сядешь и будешь рисовать одну и ту же картину, смотреть похожую программу по телевизору или так же выгуливать домашнего пса в парке под луной. Посему, Аннушка тратила время на книги.
Когда-то тратила.
I'll give you everything you'll ever need
And I'll find a way to turn you into a monster
Me and you, we could rule the world
'Cos no-one's gonna mess with me
I'm a monster
Ты совсем другое, милая Эдди. Ты что-то новое, что разбавило её серые будни, наполненные лишь пожелтевшими листами книг, свежими и юными девушками, чью кровь с дикой радостью раньше употребляла на ужин. Ты заменила Макса, Братство, оборотней и ведьм. Ты одна смогла её удивить, увлечь и заставить забыть все, что было до вашей встречи. Она почти отошла от дел, не спрашивая почему Макс такой напряженный, не спрашивает, откуда у них в гостиной появилась это омерзительная отрубленная голова вампира, на лице которого на века застыла маска недоумения и удивления – его правда убили? Да, киска, ты труп, твое тело наверняка предали земле, не позаботились о том, чтобы пропитать формалином, убрать из организма давно сгнившие органы. Тебя просто закопали в земле, как последнюю шлюху, а Аннушка даже не знает твоего имени. Но её забавляет это зрелище, как 8-милетнего ребенка, которому показали интересную картинку и он теперь восторженно хлопает в ладошки, покуда не наскучит зрелище и ему не покажут чего-то нового или более интересного.
Эдди – ты и есть это новое, ты более интересное. Ты живая. Ты не такая как все, не такая как Анна, ты живая по-настоящему. Ты страдаешь, ты плачешь, ты смеешься и пьешь свой утренний кофе без сахара, не заботишься о том, что в старости будут проблемы с зубами, организмом из-за какого-то утреннего кофе. У тебя есть цель – ты их ненавидишь. Но ты ведь это чувствуешь? Чувствуешь ненависть, что подкатывает к горлу, чувствуешь каждое мгновение, когда они рядом, ещё ходят по земле, ещё без деревяшки в сердце и с головой в положенном ей Создателем месте. Ты все чувствуешь, а они уже забыли каково это.
Эдди, это не жизнь. Это существование ради существования, ради того, чтобы доказать Богам, что они не самые сильные, что есть кое-что более могущественное – над ними ведь не властна Смерть, они её подчинили себе и теперь приглашают на пятничный ужин выпить хорошего вина и обсудить последние новости.
Sometimes
I feel like I want to live
Она тебя слышала, еще, когда ты только входила в лес, по её следам, по легким, едва заметным на снегу следам, которые оставляла будто специально для тебя, а на самом деле уже просто бежала, лишь краем сознания понимая, что это Ты. Твое дыханье узнает издалека, стоит тебе просто расстроенно вздохнуть и выдохнуть морозный воздух, как уже понимает, что случилось и что с твоим настроением. Ещё стоит лишь сделать два шага по скрипучему паркету, а она уже рядом и беспокойно выспрашивает причины дурного настроения, почему и кого надобно наказать? Ты ведь и сама понимаешь, она не может быть домашним животным, но старается, готовая по первой просьбе принести на тарелке сердца твоих обидчиков. Она ведь Аннушка, та самая, да. Та самая твоя Анна, что читала поздно вечером Ахматову и Блока.
- Я обещала? Я обманщица? – ей ведь и жаль, действительно жаль, когда осторожно тыльной стороной вытирает кровь с губ, хотя напротив – размазывает ещё больше, создавая образ тех самых популярных вампирш из современных сериалов о двух близнецах-недовампирах. Ты её обвиняешь? Тебе ли её обвинять, могла бы сама извиниться и пожалеть – Анна ведь столько дней терпела этот голод, эту жажду, когда под окнами гуляет столько свежего мяса, а она какие-то два дня как вегетарианской диете. Это как… Как будто ты ходишь по улицам, безумно хочешь есть и пить, но у тебя нет денег, все магазины закрыты, а рядом с тобой толкаются люди, в руках у которых по большому и вкусному гамбургеру и баночка колы, только-только из холодильника. А ты не можешь даже попросить, тебе стыдно, ты ведь такой крутой, всем улыбаешься и машешь, пожимаешь руки и обнимаешь крепко, как друзей.
- А ты представь, каково мне существовать без крови, Ида, - возвращаясь к почти обескровленному телу, допивая остатки, драгоценные капли из правого запястья, и, с отвращением, отбрасывая уже труп в сторону, будто ненужную и старую игрушку, место которой на свалке, - представь, что ты живешь без еды месяц, а то может и два. Я же чувствую все иначе, милая, мне становится хуже, а я не хочу умирать, - переводит взгляд на эту глупую деревяшку в руке, что Эдди держит в руке, будто спасательный круг. – Ты ведь знаешь, я могу сломать тебе руку, если ты просто попытаешься этой штукой лишить меня существования в подлунном мире, милая, - ласково, почти без угрозы, не подходя ближе, не сокращая расстояния. Ей хорошо, Гамильтон. Она снова чувствует себя живой, даже кожа перестала отливать бледно-голубым, а стала несколько светлее, более «живой», что ли? Хотя, это мало возможно, особенно когда ты стоишь босая, на снегу, а перед тобой машут заряженным пистолетом.
- Я держалась, Эдди. Ты сама все видела, зачем и почему я должна оправдываться? Ты думаешь, я смогу отказаться от крови? То есть ты заранее обрекаешь меня на смерть, верно? Каждый мой шаг не приближает меня к тебе, ты просто стремишься лишить меня головы любыми способами, чтобы не замарать руки? И это я обманщица, Ида?
Прислоняясь к дереву и удивленно окидывая взглядом Гамильтон. Неужели Она предаст? Неужели она докажет, что люди настолько двуличны? Не разочаровывай, Эдди.

Констанция никогда не мечтала о своей собственной семье, но всегда знала, что она у нее будет. Констанция никогда не мечтала оторваться от своего рода, но всегда знала, что рано или поздно это случится. Констанция старательно избегала контактов с чужаками и никогда не желала уезжать из Норвегии, но знала, что судьбой предрешено иное. И никогда не пыталась противиться, никогда не пыталась оспорить решение Богов, норн, или самого Одина, потому что ее учили принимать судьбу, какой бы она ни была, даже если эта судьба претит ее натуре, сути и сущности. А натура, суть и сущность Констанции раз за разом твердила ей, что после смерти брата на ее плечи возляжет страшная ноша, чудовищная, непосильная. Ей суждено стать наследницей своего рода, ей суждено принять бразды правления над самой могущественной династией всей Норвегии и Эдегор не была уверена в том, что сможет с этим справиться. И уж конечно же, она не была уверена в том, что это каким-то образом совместимо с ее замужеством. Но видения упрямо вторили об ином, видения ярко и недвусмысленно говорили о том, что Ричард Гринграсс – посол Великобритании, посол этой Одином забытой страны станет ее супругом в недалеком будущем. Эдегор не знала каким образом он добьется разрешения ее отца, Эдегор не знала как он осмелится отвезти ее в страну охваченную огнем безумной и безудержной кровавой войны, Эдегор не знала почему именно Ричард. Эдегор ничего не знала. Но впервые увидев его на приеме в собственном доме, Констанция уже понимала, что судьба ведет ее к исходу, который она видела не единожды, к исходу, который становился тем неизбежнее, чем больше времени она проводила с этим мужчиной. То была не любовь и даже не привязанность. То был интерес – безумный, безудержный интерес, захлестнувший разум Констанции, завладевший на время ее чувствами, ощущениями, ею самой. Ричард был прекрасным собеседником, неизменно галантным и привлекательным мужчиной и ему нельзя было отказать в умении очаровывать женщин. И хотя Констанции претила роль «одной из», она неизменно много времени проводила в его обществе, что стали отмечать и мать, и отец, и все те, кто когда-то знал Эдегор. Она пропустила момент, когда позволила Гринграссу впервые появиться на пороге ее дома, она пропустила момент, когда он настолько прочно вошел в ее жизнь, что Констанция подпустила его к самому сокровенному, к самому важному, что было в ее жизни – к Юдит. К девочке, которая за очень короткий срок стала ей не племянницей, но дочерью, к девочке, которую все это время она так ревностно и так яростно оберегала от любых возможных опасностей, от вмешательства Каделя, отчаянно желавшего если не искупить свою вину, то по меньшей мере найти контакт с ребенком, с ребенком, в котором заключалось будущее династии, если только он позволит своей единственной дочери заключить брачный союз с тем, кто начертан ей судьбой, с тем, кого она видела в своих снах и видениях тысячи раз, начиная с двенадцати лет. Юдит стала для Констанции смыслом после потери брата, после потери племянника, после страшной потери тех, кто был ее частью. Привязанность Эдегор к старшему брату была огромна и несоизмерима ни с какой другой привязанностью в этом мире, потеря Артура день за днем отдавалась щемящей пустотой в раненой душе и Констанция содрогалась. Содрогалась в ужасе произошедшего, с трудом находя в себе силы, чтобы держать себя в руках. Держать себя в руках не ради самой себя, своей безупречной репутации и репутации династии. Держать себя в руках ради Юдит, ради девочки, потерявшей в этой войне в тысячу раз большее, потерявшей в этой войне веру в людей и детство, которое было отведено ей по праву. И Констанция справлялась. Справлялась с собой каждое утро, каждый день и каждый вечер, который неизменно проводила с племянницей. Она видела в Юдит своего брата, видела его взгляд, видела его трудный, противоречивый характер, видела его кровь, которая уже бунтовалась в венах ребенка, которая уже не давала ей возможности преклонить колени перед дедом и простить его. Это заставляло Констанцию улыбаться. И это же заставляло ее руки холодеть в моменты, когда юная Эдегор была так похожа со своим отцом, что это становилось невыносимым.

Но как бы там ни было, а знакомство Ричарда и Юдит прошло без эксцессов. Мужчина знал, насколько дорога девочка Констанции и наверняка понимал, что если не понравится малышке – их отношения с Эдегор закончатся абсолютным провалом, потому что семья для волшебницы значила слишком много, единая кровь заменяла ей все возможные иные связи и она не подпустила бы к себе и к этому ребенку того, кто не пришелся бы девочке по душе. Это было жестоко, где-то это было эгоистично, но Констанция всегда ставила, ставит и будет ставить свою семью выше всего остального, даже если речь шла о личном благополучии, даже если речь шла о ребенке, о котором уже знала она, но еще не знал Ричард, сделавший ей предложение тремя днями ранее, но еще не испросивший разрешения у отца Констанции. Она признается ему, признается но несколькими днями позже, если только Кадель позволит Гринграссу жениться на единственной Эдегор, достигнувшей совершеннолетия и потому имеющей право наследовать династии. А пока думы Констанции были тяжелы от иного, а пока ее мысли были далеки от замужества, далеки от Ричарда и далеки от проблем, которые могли возникнуть между ними, если только отец воспротивится союзу и поставит окончательную жирную точку в решении о наследовании семье. Волшебница боялась за иное. Волшебница боялась за свою племянницу, боялась за ее восприятие этой ситуации, боялась за то, что произойдет если только девочка не пожелает стать частью ее новой семьи, а захочет остаться в доме деда. Эдегор с ужасом думала о том, что случится если малышка примет такое решение и останется в поместье наедине с мужчиной, который не знал как к ней подступиться и оттого испытывал инстинктивную неприязнь. Кто позаботится о ребенке? Кто сможет охранять ее равно также, как делала это Констанция? Кого сможет принять малышка, если даже свою тетушку она приняла с огромным, немыслимым трудом? Эдегор было страшно. Впервые ей было страшно, потому что она ни за что не оставила бы этого ребенка в доме отца, даже если этого потребовал бы сам Один. А если так, то это значило, что она не заключит брачного союза с Ричардом и их ребенка – их светловолосую дочь назовут бастардом, репутации династии будет запачкана и тогда…

- Как она? – этот вопрос статичен. Он не изменяется в зависимости от времени, настроения или какого-либо иного фактора. Констанция всегда интересуется настроением Юдит прежде чем посетить ее, всегда интересуется ее успехами в учебе, нередко разговаривает с ее преподавателями и никогда не оставляет ее одну слишком надолго. Внимательно смотрит на личную служанку Юдит, расправляя складки на платье и снимая с плеч выходную мантию. Неторопливо пересекает коридор и заходит в свои покои, прежде чем навестить племянницу. Торопливо семенящую за ней служанку слушает очень внимательно, искренне желая владеть информацией, потому что все, что касается девочки – напрямую касается и самой Констанции. И это не может быть маловажным.
- Фрекен Эдегор находится в добром здравии и хорошем расположении духа. Преподаватель астрономии говорит, что девочка очень способна и если она не будет засыпать посреди занятий – добьется больших успехов, - служанка запинается, наблюдая за реакцией Констанции. Волшебница задумчиво склоняет голову и улыбается, - Когда я была маленькой, фру Мортенсен нередко жаловалась моему отцу на то, что я сплю посреди занятий, - немудрено – вставать в два часа ночи ради того, чтобы разглядывать звезды – это слишком для восьмилетнего ребенка и в сущности Эдегор не волновала такая маленькая проблема, существующая у ее племянницы. Всестороннее образование было мифом, чтецы звезд имелись в Норвегии в неограниченном количестве и Констанция разумно полагала, что девочка вполне себе может позволить некоторые послабления в указанной области.
- Преподаватели чар, зельеварения, истории магии и гербологии написали подробные отчеты, с которыми Вы можете ознакомиться вечером – они лежат у Вас на столе. В целом все они лишь положительно отзываются о девочке и полагают, что в Дурмстранге она добьется впечатляющих высот.
- Очень хорошо. Предупреди Юдит. Я скоро приду.

Покои девочки отныне располагаются прямо напротив покоев Констанции и, переодевшись, она пересекает коридор, распахивая двери комнаты малышки. Привычным взглядом скользит по обстановке в каком-то параноидальном желании убедиться в том, что ничего не сгорело, хотя всплесков у Юдит больше не было.
- Здравствуй, милая, - в уже привычном жесте проводит ладонью по темным волосам племянницы и целует ее лоб, внимательно осматривает ребенка, как если бы опасалась, что с нею что-то не так, - Как твои дела? Что нового мне расскажешь?