Как же она ненавидела его! Любое его действие, слова, движения, даже голос. Он ненавидела его от взмаха его ресниц, когда он поднимал свой тяжелый взгляд на нее, до воспоминания холодного металла на своей коже. Ярость словно текла в ее крови, отравляя и сводя с ума. Ее тело, душа и разум подчинялись этой тьме. Впрочем, он считал, что она была Его рабыней, в то время как сама являлась заложницей чувств. Все началось с ранних лет, но погубила она себя сама. Он мог думать, что вертит ею как хочет, угрожая ее матери и заставляя писать разоблачительную статью, а после переписывать ее раз за разом из-за одного только слова или знака препинания. Она стискивала зубы до скрипа, впивалась ногтями в свою и в чужую кожу. Ее рука всякий раз тянулась к ее личному клейму, но она терпела и играла по правилам. Главное, чтобы матушка оставалась целой и невредимой.
Сама она теперь почти не спит ночами, даруя тьме и луне проклятья, которые читает словно молитву, в его адрес. Первое время она и вовсе забыла, что значат объятия Морфея. Вместо покоя она то сворачивалась в клубок на постели, тихо скуля, то корчилась в агонии, выла и пыталась разодрать свежую рану. Она царапала до крови проклятые буквы на своей груди, не давая возможности на заживление. Она прокручивала ту встречу в голове снова и снова, вспоминая малейшие детали, чтобы наполнить себя до краев той самой ненавистью. Ей было необходимо дойти до точки кипения, чтобы не оставить в себе ничего светлого. Она желала безумия и отчаяния. Ей нужно было это, чтобы нормально дышать. Полной грудью, на которой навсегда останется клеймо, вырезанное на ее коже теперь уже расплывчатыми (читать, расцарапанными) буквами.
Все это время она прятала свое тело за кофтами, оголяясь лишь ночами, да и то в постелях случайных любовников. Она не давала мужчинам возможности ни спросить, ни прочитать, затыкая их рты поцелуями, а сознание - ласками их возбужденных достоинств. Она делала все возможное, чтобы они забыли о ее будущих шрамах все, и она знала, как и чем это делать. Это всегда срабатывало. А потом она тихо собирала свои вещи под храп мужчин в темноте и, не оставляя на память о себе ничего, кроме красных полос на спинах, уходила. Днем же она продолжала работу над разоблачением, оставив расследование до лучших времен и фабрикуя липовую статью, где будут красоваться любые имена, которые он назовет. Даже в жару она куталась в теплые вещи, натягивая рукава, чтобы не просто спрятать синяки, но и чтобы предотвратить излишние соприкосновения с чем-либо, чего касался он. В его присутствии она чувствовала, как ее пробирает до костей от холода, вопреки наступающему лету за окном. Она одаривала его полного ненависти взгляда, желая засунуть в его грязный рот эту чертову статью, с которой она всякий раз к нему возвращается. Она мечтала, чтобы он однажды подавился словами. Ее словами. А еще лучше, если это будут ее слова о нем.
Но все это не идет ни в какое сравнение с желанием того, чтобы он продолжала. Она не жалела себя. Она упивалась этим, черпая жизненную силу из страданий и эмоций. Она ненавидела его как отца, и так же его любила, лелея надежду, что когда-нибудь он подарит ей хоть немного любви. Она не произносила этих мыслей вслух, даже думать о них не смела, но сердце билось только ради того момента, когда же непоколебимый мистер Джагсон даст слабну. Это не было ее планом, она просто надеялась, что однажды он все же сделает ей такой подарок. Тогда, возможно, ее душа успокоится. Тогда, возможно, она перестанет сходить с ума. Тогда, возможно, она просто обретет счастье.
Этим вечером она собиралась навестить семью в лондонской квартире. Ей не собиралась ни на какие открытия. Она не хотела оказаться в толпе жаждущих события людей. Она стала затворничать, и выбиралась из своей потрепанной клетки только по необходимости. Бабушка пригласила ее на ужин, и у нее не было особого выбора, пришлось согласиться. Но в последний момент в ее окно постучала сова, которая принесла требование явиться сегодня на открытие магазинчика вместо коллеги. Миссис Хёрц, которая Анна, была полна негодования в связи с отменой ужина, но отпустила ее на работу. Оказалось, зря. Все стали бояться массовых событий именно потому, что Пожиратели смерти становятся все сильнее и опаснее. Они врываются в дома. Они несут смерть. Они сеют хаос. Они заставляют каждого трепетать и бояться любого шороха даже в стенах своего дома. Это нападение не было случайностью, но она о нем не знала. Иногда Ему нравилось рассказывать ей что-то из своих злодеяний, издеваться над ней таким образом, считая, что невозможность поделиться этим со всеми - своеобразная пытка для нее. И он был прав. Но об этом нападении она не знала, как не знала и того, был он в числе нападавших.

Когда началось нападение, она была почти в самом эпицентре событий. Почти у входа в магазин, чтобы все видеть и слышать, ведь открытие чего-то нового, там более, такое масштабное, в смутные времена - событие невероятное. Но хуже всего то, что это стало приманкой. Для них. Для Пожирателей Смерти. Изверги, преследующие цель, способную погубить практически весь магический мир. И не только! Она буквально до дрожи в теле их ненавидела.
- Мерлинова борода! - слышится где-то в стороне, когда начинается суматоха. Кто-то охает и ахает, хватаясь за сердце, кто-то сыплет проклятиями, кто-то от страха теряет дар речи, но все бросаются врассыпную, чтобы не попасть под раздачу смертей. К сожалению, не все так шустры, ведь великовозрастные мужи и дамы не в состоянии вступить в бой. Да и поколение помладше оказывается не столь способными противостоять армии безжалостных карателей, позабыв навыки, что были приобретены в школьные годы. Дети так и вовсе, испугавшись и растерявшись, заходятся в плаче. И все это на фоне борьбы, ярких лучей, вырывающихся из волшебных палочек, криков и истошных воплей. Но ужасней всего то, что площадка перед новым магазином постепенно окрашивалась к кроваво-алый цвет.
- Ублюдки, - процеживает она сквозь зубы, отпрыгивая в сторону от разлетающихся осколков стекла и камня. Заклинание попало выше головы девушки в угол здания, раскрошив при этом стену. Откуда же прилетело стекло она так и не поняла. Но разве это столь важно? Она потирает расцарапанные о брусчатку руки, не заботясь о том, что лишь больше втирает пыль и грязь в открывшиеся ранки. Она мечет молнии глазами в каждого, кого видит в маске и капюшоне. "Он должен быть среди них," - думает она, стараясь уловить черты ее мучителя, но все они - словно копии друг друга. Она скрипит зубами, доходя до отчаяния, и чувствует, как жжется рана на груди, что нанес ей Он. И Он где-то среди нападающих. Уловить бы только хоть какое-нибудь манерное движение, или попасть ему на глаза... Но она видит мальчика, стоящего чуть ли не в шаге от одного из Пожирателей, направив ему в спину палочку. Он едва ли похож на первокурсника, и страшно даже предположить, у кого он забрал свое "оружие".
Она открывает рот в немом крике и бросается к мальчику, чтобы защитить его от неминуемой гибели. Она бежит, перепрыгивает, спотыкается, не успевая встать, вновь пытается бежать. Во всей суматохе сложно навести шуму, но она молила о том, чтобы Черный Капюшон ее не заметил. Ни ее, ни несчастного малыша. Не останавливаясь, она достает волшебную палочку из внутреннего кармана своего пальто и пытается привлечь внимание юного война. Мальчик дрожа от страха все еще направляет палочку на одного из Пожирателей, в то время как последний, кажется, расправившись с кем-то, начинает оборачиваться назад. Оказавшись в двух шагах от цели, она замечает это и едва успевает бросить в неизвестного "Relashio", от чего его отбрасывает на несколько метров назад. Она, наконец, поймав равновесие, хватает маленького мальчика на руки, намереваясь найти ему более-менее безопасное место. Она знает, что за ней теперь погонятся, и будет надеяться, что она попала именно в Него. Оглядываясь, она видит, что мужчина поднимается на ноги и бросается за ней. Она сворачивает в небольшой проулок между домами, держа палочку наготове. Главное, обезопасить мальчишку. Хотя, теперь уже кажется, что лучше было оставить его там, а так с большей вероятностью, она навлекла на него большую беду. Ребенок тихо всхлипывает, не переходя на истеричный рев. Она пытается успокоить его, заверить, что все будет хорошо, но прекрасно понимает, что ее слова - ложь. Когда преследователь начал нагонять их, она защищалась простым "Reducto", которое единственное вспомнилось как что-то подходящее для подобной ситуации, хотя мозг все еще лихорадочно пытался подобрать заклинание получше. Глазами она искала убежище, где могла бы оставить мальчишку, но вокруг были одни стены: ни окон, ни дверей - сплошной лабиринт. С каждым следующим поворотом она чувствовала себя добычей, пойманной в ловушку. При удачном стечении обстоятельств, она нашла одну единственную дверь, которую уже почти закрыли, и попросила сохранить мальчика на какое-то время. Ошеломленный мужчина ничего не понял, но согласился. Она же побежала дальше, угодя в тупик. Ловушка захлопнулась. Бежать больше некуда.

Она глупа и наивна. Сколько раз она убеждалась в этом. На что она надеялась, когда решила бороться против одного из Пожирателей? Ей не хватило прошлого опыта? Ей не хватило клейма на груди, которое она так стремительно хотела превратить в уродливый шрам? Ее окружали три стены, а выход загораживал некто, который не даст ей просто так уйти. Который не даст ей уйти. Вообще. Они все звери. Все до единого. В них нет ничего человечного! Они жаждут крови и власти, потому что только так вершится восстание. Им не нужна вера, им не нужна поддержка, все это есть у них - они верят сами в себя и в великие цели. Они поддерживают полукровку, что разжег эту войну. Им на все плевать, кроме чистоты крови. Некоторые же, с особыми психическими отклонениями, как ее мучитель, развлекают себя иными формами извращений. Но все они, как один, готовы убить каждого, кто посмел им перечить. Она знала это. Знала, что он убьет ее. Потом найдет мальчишку, убьет его и того мужчину, что ей помог. А если у него есть семья, то и ее в придачу. Она теперь понимала это и готова была хвататься за голову. "Идиотка!" - ругала она себя, лихорадочно осматривая стены. Но шаги приближались, а значит и ее погибель.
Она медленно поворачивается, сильнее сжимая палочку в своей руке. Она знала, что в его арсенале были целых три заклинания, которые она хоть и помнит, но никогда не осмелиться применить. И против которых любые знания, забытые или нет, окажутся бессильны. Даже если она сможет защититься, даже если успеет что-то сделать, это лишь усугубит ситуацию. Но ей в любом случае не вырваться, не спастись. Только если это не ее палач, не ее мучитель. Она привычно испепеляет неизвестного взглядом, мысленно проклиная магическими и немагическими силами этого ублюдка. Заклинание настигло ее быстрее, чем она успела услышать его и осознать. Каждая клеточка ее тела взорвалась адской болью. Она упала на колени, не в силах удерживать себя на ногах, и не видя ничего вокруг себя. Она не была уверена, осталась ли еще жива, потому что невозможно не умереть от подобной пытки. Ей казалось, что ее, еще живую, разделывают, отдирая сначала кожу, а после и вовсе все, что плотно прилегает к костям. Ощущение того, что ее выворачивают наизнанку, полностью заполнило ее разум. Это и мысль о том, что ей хочется умереть. Чтобы не чувствовать, не мучиться. Из глаз брызнули слезы, но едва ли она это заметила. Было даже тяжело дышать. "Умереть... Умереть... Пожалуйста..." - и потом вдруг все исчезло.
Она рухнула, с трудом впуская в легкие воздух. В ушах стоял звон, и она не сразу поняла, что произошло. Может все-таки умерла? С трудом поднимая голову, сквозь застилавшие глаза слезы, она видит еще одного. Сначала ей кажется, что у нее от боли просто двоится в глазах, но, нет, их на самом деле двое. Она не сразу понимает, что пришло ее спасение, и даже съеживается, слыша знакомый голос. Он пришел за ней. Он все-таки расправится с ней на пару со своим товарищем. Она едва разбирает слова, но понимает, что Грегори зол. Сложно соориентироваться, сложно прийти в себя. Даже зеленый луч, что вылетает из его палочки и ударяется в грудь оппоненту, не проясняет ее сознания. Она слишком устала. Она хочет свернуться калачиком и уснуть. Здесь или в кровати - не важно. Каждая мышца в теле продолжает гудеть, от чего сложно подняться на ноги, она едва то встает на колени. Потом ее вновь сдавливает со всех сторон, и снова тяжело дышать. Ей кажется, что он продолжил над ней измываться, и она, впервые, готова молить оставить ее в покое, но потом воздух со свистом вновь возвращается в легкие. Она открывает глаза и понимает, что они теперь где-то в другом месте. Она едва ли осознала то, что они трансгрессировали. Да и что вообще она теперь понимает?
Он помог ей найти опору, когда они только прибыли на место, поэтому она уже более-менее твердо стоит на ногах. Она поднимает свой взгляд на него, и не знает, что сказать. "Он спас меня..." - словно яд, мысль медленно проникает в нее, отравляя душу и сводя рассудок с ума. Как такое может быть? Он же желал ее страданий. Ее смерти. Дрожащей рукой она, осторожно, тянется к его маске. Она понимает, что это опасно, что он может сделать сейчас с ней, что угодно, но пока они оба в неком замешательстве... Она, не давая себе отчета о своих действиях, снимает ее, чтобы видеть его лицо. Чтобы заглянуть ему в глаза. Она никогда не сделает этого вслух, но ей хочется сказать ему спасибо. Как бы он ненавидела его, она сейчас жива только благодаря ему. Она помутнилась рассудком, сошла с ума... Ведь этого не может быть! Она понимает это, стоит только увидеть его глаза. Этот взгляд... Воспоминания мгновенно заполняют ее. Он он мучил ее! Истязал! На ее груди - его творенье! Он спас ее, чтобы не лишится своей любимой игрушки! Теперь она перед ним в долгу, и он будет этим пользоваться.
- Ты, - на выдохе произносит она, даже не заметив, что не дышала до этого. Ей хотелось бросить в него это слово. Она хотела дать ему пощечину, как это было всегда, как это было чуть ли не при каждой их встрече. Но не могла. Какие бы цели он не преследовал, он спас ее. Она выдохлась. Впервые за все общение с ним выдохлась. То ли от запрещенного заклинания, то ли от самого происшествия в целом, но у нее не было сил противостоять ему. Она все еще хотела лечь, свернуться калачиком и отдохнуть. Прямо здесь. Где бы они не оказались.

Отредактировано Grizel Hurtz (19-01-2015 13:55:41)

Магия момента это не то, что магия волшебника. Вторая творит заклинания, в то время как первая меняет сознание. Вот и в ней что-то щелкнуло, словно на мгновение Земля потеряла силу притяжения. Они повисли в воздухе лишь на секундочку, когда она обнажила его лицо. Клянусь, она хотела увидеть его душу. И свою распахнуть. Но у нее не было сил. Совсем. Абсолютно. Из нее выжали все соки, не оставив и капли, чтобы она хоть как-то могла соображать и что-то делать. Даже желания не было, кроме одного. И где-то глубоко в душе она понимала, что он не позволит ей его осуществить просто так в эту секунду. Она еще поплатится за свой поступок, ведь ему пришлось убить единомышленника. Одного из них. Чистокровного мага, наверняка. Того, за кого они воюют. Ну, почти. Но из-за нее он поступился своими идеалами, от чего сердце ведьмы дрогнуло. А что если в нем есть что-то хорошее? Но чары спадают, как только он начинает говорить.
Она не могла ожидать от него чего-то еще после того, как его палочка вновь упирается в нее. Конечно, она не ошиблась. Он спас ее, чтобы добить. Чтобы не дать никому другому получить этого удовольствия. "Язвительный. Безжалостный. Лживый. Уб..." Ее мысли прерываются на середине, потому что его действия были хуже, чем если бы он поднял на нее руку или поразил проклятьем. Он лечил ее. Ее палач. Ее мучитель. Он приносил ей облегчение, избавляя от невыносимой пытки. Она ощущает его заклинание словно пощечину, удар в солнечное сплетение. Она считала, что в нем нет ничего святого, что способен только на жестокость. Она буквально тонет в своих противоречивых чувствах, задыхаясь не то от возмущения, не то невероятного открытия. Вот оно, обнажение души. Этот маленький ритуал. Он меняет ее сознание на несколько мгновений, принося ей того самого ощущения, за которым гонится уже несколько лет: чувства защищенности и заботы. Если не от отца, то от Него. Но взгляд в его глаза вновь ее отрезвляет, как и его слова.
Ее накрывает обида и отчаяние. "Неужели так сложно быть таким? Неужели так сложно признать, что в тебе есть человечность?" Ей хочется злиться, ей хочется сопротивляться, но не смотря на то, что ее тело избавилось от муки, душа ее все равно осталась истерзанной. Кроме того, она не просила облегчения. Она, как и всегда, хотела пережить это самостоятельно, впитав в себя все произошедшее и все эмоции. Она ведь насыщалась ими. Только в страданиях она и находила себя, находила свой путь. Даже если он может быть не правильный по мнению окружающих, она все равно хотела идти своей дорогой с гордо поднятой головой. Но если бы он хоть немного еще побыл таким, она бы простила ему это. Она бы простила ему многое, потому что от ее сердца откололся кусочек льда, чтобы превратиться в тепло. Теперь он вновь являл ей свою эгоистичную, расчетливую и лицемерную сторону. Большую его часть: из ненависти и злобы. И где-то глубоко внутри она понимала, что она - такая же. Но сейчас ей было плевать на это.
- Смерть ты или сам Дьявол, мне все равно, - устало отвечает она на его нападки, делая шаг назад. Ей не хочется никакой борьбы, да, она все еще хочет просто свернуться калачиком и отдохнуть, даже если он и излечил ее. Она поднимает руки, словно признавая свое поражение. На самом еле, ей просто хочется прекратить все это. Весь этот спектакль. - Тебе никогда не понять простой человеческой доброты, если ты решил, что я решила умереть из-за тебя. Ты ошибаешься. Мир не вертится вокруг ужасающего Грегори Захария Джагсона. Если ты так хочешь вернуть мне страдания, то начинай прямо сейчас, чтобы ты успел вернуться к своим, а я - могла уйти. Мне это все осточертело.
Она закрывает глаза, делая глубокий вдох. Ей не хочется плакать, не хочется закатывать истерик, хотя это было бы вполне объяснимой реакцией после произошедшего. Но он терзал ее куда больше, чем запретное заклинание. Он рвал ее душу на клочки, что ей даже захотелось ее продать какому-нибудь Дьявольскому отродью, потому что это оказалась невероятно тяжело. Его метаморфозы оказались невероятно невыносимыми и недосягаемыми. Ведь если он способен на заботу, даже если прикрывает ее своей злобой, значит он способен и на что-то еще? Только почему нельзя до этого дотянуться? Почему нельзя это ощутить еще хоть на мгновение? Вместо этого он отдает приказы, которым она повинуется словно бездушная кукла. Даже если она старательно скрывала все свои шрамы и синяки до этого, то с легкостью избавляется от водолазки на его глазах. Пусть он делает, что хочет: издевается, пытает, мучает, истязает, нанося еще больше шрамов и увечий, - ей плевать даже если он возьмет ее прямо здесь и сейчас! Пусть любуется изуродованной надписью на ее груди. Пусть негодует от того, что она "не чиста". Пусть сделает хоть что-нибудь, чтобы она перестала думать о том, что он может быть другим.
- Что же ты тогда ждешь? - процедила она сквозь зубы, имея ввиду то, чтобы он поскорее уже вручал свой "подарок". Лишь бы быстрее все это кончилось. Лишь бы он просто оставил ее в покое. Лишь бы...

Отредактировано Grizel Hurtz (04-02-2015 10:02:07)

Она выглядела крайне апатично на фоне прожитых переживаний и даже могла бы сойти за куклу, если бы не дышала и не шевелилась. Впрочем, она и была куклой. Она была Его игрушкой. Очень жаль, что ему вместо них родители вручали волшебную палочку, вместо детских шалостей он наверняка обучался магии, а вместо обычных сказок слушал о превосходстве чистокровных магов и все тому подобное. Так она считала, хотя представить его маленьким мальчиком ей было сложно. Она навсегда будет видеть его в мантии и капюшоне, с этой проклятой маской, закрывающей лицо. Для нее он всегда теперь будет Пожирателем смерти, работающим в Министерстве Магии. И уж точно она никогда не забудет о том, что он - ее палач. Но думать о нем, как о ребенке со счастливым детством - нет уж, увольте.
Но почему же тогда ее пронзает током каждое его прикосновение? Ей хочется скрыть, что от ощущения его пальцев на ее коже мурашки пробегают по всему телу, и она почти даже готова скулить от отчаяния. Она ненавидела его. Так ей хотелось думать. Но он разжигал в ней пожар, давно погасший со временем. Он пробуждал в ней желание познать недосягаемое, что годами было на расстоянии тысячи раз до неба и обратно. Она задерживает дыхание, чтобы ни вздрогнуть, ни шелохнуться. Ей хочется закрыть глаза и не видеть его, не понимать, как он далек от нее. Проще представить, что эти прикосновения - чувственны, не его. Как и те мужчины, что каждый раз исчезали после, это ощущение тоже должно исчезнуть, но даже когда контакт разорван, она все еще чувствует его.
Она натягивает водолазку, повинуясь скупым приказам и следуя за ним, словно собачка на поводке. Ей едва ли этого хочется, но она на его территории, и они давно уже играют по его правилам. Ей хочется задержаться, дать себе передышки. Она устала, вне зависимости от того, излечил он ее или нет. Каждая их встреча выматывала и терзала ее. Но промедление может быть принято в качестве неповиновения, а ей совсем не хочется сопротивляться, у нее не осталось на это сил. Но и позволить себе задержаться, взять в руки маску, изучить ее не только глазами, но и руками, она не могла - но как хотелось.
Когда она появляется в комнате, все вокруг оживает. Хотя, наверно, ожило еще до ее появления и по его указке, но она не придает этому значения. Ей хочется оглядеться и рассмотреть все до мельчайших подробностей, но ее глаз едва ли может остановиться на чем-то одном. И пока она пытается собраться с мыслями и забыть, как он током ее пронзал через прикосновения, он вновь отдает ей приказ. Сопротивляться бы, возмутиться, но ей даже думать тяжело, не то чтобы устроить бунт. Она все еще ожидает зеленого луча в свою сторону в качестве возмещение за вынужденное убийство идейного товарища. Она все еще ожидает пыток и мучений, потому что он не может ее просто так отпустить. Ей не хочется терять бдительности, но она послушно выпивает вино из бокала, залпом, как бы это ни противоречило правилам этикета. Плевать, о чем он подумает!
Она все еще смотрит на него, не отрывая взгляда и не притрагиваясь к еде. У нее нет аппетита. У нее нет никакого желания, кроме как побыстрее сбежать отсюда, укрыться в своей маленькой каморке и не выходить оттуда несколько дней. И он делает свой ход. То, чего она ожидала. Но в этот раз он решил капнуть глубже, чем просто тело, которое она ненавидит. Он решил добраться до ее души и отравить ту своим ядом, как будто ей своего было недостаточно. Она со всей силой, что у нее еще остались, сжимает нож в своей руке, отчаянно желая бросить холодную сталь в сторону этого ублюдка. В ее груди поднимается буря, выворачивая внутренности на изнанку и сметая душу ураганом. Сердце замирает на мгновения. Это то, чего они не касались с того самого злополучного вечера. Он управлял ею с помощью матери, но никогда не трогал ее отца.
- Я никогда не любила его, - цедит она сквозь зубы, стараясь не забыть, как дышать. Ей хотелось царапать свое горло, грудь, чтобы добраться до сердца и вырвать его, иначе жгучая ненависть просто уничтожит ее. Это был смертельный яд - заставить признаться себе самой в том, о чем ей так не хотелось думать. - А мать любила. Он измывался над ней, считая отродьем Дьявола, ошибкой природы. Он бил ее, втаптывал в грязь, уничтожал каждый раз, как появлялся на пороге дома, а она любила его. Она прощала его, готовила ему ужины и ждала, - ее голос дрожит от ярости. Она делает глубокий вдох, но не может избавиться от ноющего ощущения в груди. Ее рука дергается, но она почти тут же кладет ее на место, понимая, что и ножом сердце не всковырнуть, не вырезать. Теперь она готова сменить скулеж на вой, потому что правда разрывала ее. Это то, чего Он хотел. Уничтожить ее. Как отец уничтожал мать. - Я ненавидела себя за то, что ей приходится страдать вдвойне. Потому что от ведьмы только и можно было ожидать выродка. Когда я подросла, то начала прятать ножи под подушкой, в надежде, что однажды застану его спящим и покончу с этим. Но она всегда находила их и убирала на верхнюю полку, чтобы я не достала. Потому что рано или поздно я сделала бы это, но я не смогла, - она со звоном выпускает нож из руки и резко встает из-за стола. Она почти подскакивает со стула, да так, что он падает. Она сверлит мужчину напротив взглядом, не понимая до конца видит ли своего палача или отца. - Этого ты хотел? Чтобы я рассказала, как я его любила? Так знай, что этого не было никогда. Я никогда не знала любви к отцу. И я надеюсь, что он давно сдох пьяный под Тауэрским мостом после того, как не смог найти дороги до дома от квартиры очередной его шлюхи.
Она закрывает глаза и скрипит зубами от ярости, от ненависти, от негодования. К чему он вообще дал ей это зелье, если она и так бы рассказала ему все? Неужели нельзя быть таким, каким он был несколько минут назад? Неужели нельзя поделиться хоть толикой той заботы, которой он ее же и раздразнил? К чему это выворачивание души наизнанку? Он такой же, как и отец.
- Он никогда меня не любил, - последние слова срываются тихим шепотом, едва различимым даже для нее самой. Она делает глубокий вдох, поднимает стул и принимается за обед будто ни в чем и не бывало, но ждет. Ждет, что еще он придумает на этот раз.

Она откладывает вилку и нож, сверля взглядом собеседника, но он, кажется, не замечает этого. Ему настолько доставляет удовольствие эта чертова игра в кошки-мышки, что его едва ли может беспокоить что-то еще. Ее уже буквально трясет от злости, и чудом она умудряется держать себя в руках. Она открывает рот, словно рыба, потому что сыворотка правды требует от нее искренности, но он ей даже слова не дает вставить. Да уж, лучше бы она ножом вскрыла себе грудную клетку и положила ему прям на блюдо свое сердце. Пусть он съест его на обед, если ему так хочется измываться над ней. Она никогда в жизни не произносила подобных слов вслух, только лишь молча прокручивала в своей голове и всем говорила, что ее папочка мертв. Только матушке известна насколько глубока ее ненависть. Впрочем, нет, она знает лишь часть. Знает только о том, что родитель причинил ей много боли в детстве, но не знает о том, насколько сильно это разрушило ее жизнь. Ее саму.
- Да что ты знаешь о ненависти к себе, превосходный волшебник чистейшей крови? - она не отрывает от него взгляда, стараясь не упустить какого-нибудь сигнала угрозы. В ее глазах - огонь, который зажегся вопреки отсутствию сил и желания. Который зажегся из-за Него. - Известно ли тебе, что такое смотреть в зеркало и не видеть в нем себя? Эти глаза, эти губы... Я чертовски похожа на него, и это съедает меня изнутри с самого рождения. Но тебе никогда не понять этого. Тебе не понять, каково это - желать нормальной и любящей семьи, потому что тебе неизвестно, что это. Тебе неизвестна любовь, ты полон презрения и злобы. Пожалуй, максимум, на что ты способен, - уважение. Так у вас в семьях чистокровных держатся кровные узы?
Она не двигается с места, почти не дышит, задыхаясь высказывает все, что думает. Он настолько ей опротивел своим представлением, что она невольно задумалась о трансгрессии отсюда. Но что-то ее не отпускало, что-то держало ее здесь. Может то, что она все еще помнила его прикосновения? Или потому что перед глазами стоял тот момент, перед тем, как она сняла его маску? Было в этом нечто интимное, сокровенное. Это цепляло, заставляя желать большего. Это пробуждало надежду, что он может перед ней открыться, хотя бы еще на секундочку. Но сыворотка правды была в ее крови, не в его.
- Моя мать пыталась воспитывать во мне человечность, не смотря на то, в каких условиях я росла. И настоящая семья, которую я узнала на одиннадцатом году жизни, дала мне то, чего не мог дать отец. Я не могу ненавидеть в себе кровь волшебников, именно из-за нее я еще как-то выживаю в этом паршивом мире. Я продала бы душу, лишь бы матушка никогда не встречала в своей жизни моего отца. Но, увы, от души у меня остались лишь клочья. Да и самой убить этого мерзавца у меня не получилось. Возможно, если бы я нашла его, то осмелилась бы пронзить его заклятьем и наслаждаться зрелищем, как жизнь покидает его. Но я даже в зеркало смотреть не могу, не то, чтобы ему в лицо.
Она замолкает, ощущая, как дрожь по телу лишь усиливается. Она бы злилась от того, что он заставил ее обнажиться перед ним. Она бы злилась, если бы не пыталась осознать слова, которые срывались с ее языка. Она думала об этом, но всегда оставляла в форме мыслей. Вслух эти слова казались ужасней и мрачней. Что, если она на это и вправду способна? Что, если она готова произнести "Авада Кедавра" и направить зеленый луч прямиком в грудь отца? Простит ли ее мать, если узнает? Ведь даже спустя столько лет она продолжает любить его. Любить его так же, как дочь - ненавидит. Не по той же причине она сама то и дело возвращается к своему палачу? Ведь они могли бы сбежать, укрыться всей семьей где-нибудь еще, куда Пожирателям Смерти нет причин соваться. Но она не успевает об этом подумать, потому что он вырывает ее из мыслей. Она привычно сжимает кулаки, в ожидании жестокости с его стороны, но он лишь распускает ей волосы, поднимает ее с места и заставляет неотрывно смотреть ему прямо в глаза. Она вглядывается в его глаза, а он вслух произносит то, о чем она только что думала. Но вот, почему она не может сбежать. Потому, что она не хочет сдаваться.
- Не в этой жизни, - цедит она сквозь зубы, ожидая, что сейчас уж наверняка получит в двойне сильней, чем это сделал уже мертвый Пожиратель в переулке. Она лишь сильнее впивается ногтями в кожу ладони, оставляя на ней багровые полумесяцы. Ведь он хочет, чтобы она сломалась. Он хочет ее уничтожить, растоптать и раздавить. Он хочет, чтобы от нее не осталось ничего. В том числе, и той толики человечности, что еще теплилась в ее душе. И только потом он ее убьет. Но еще при первой встрече она дала понять, что просто так не будет сдаваться. Не на ту напал. И... Он, можно сказать, делает ход конем. Она не ожидала увидеть в своей руке нож. Она ведь только что рассказывала ему о том, как она мечтала в детстве убить отца. Так почему бы ему и не использовать это против нее самой? Его слова проникают в ее голову словно яд, и она, буквально теряет рассудок. Ведь он дал ей шанс. Дал шанс отомстить за муки, за чертову надпись на груди, за терзания и страх. Он дал ей в руки оружие. Она отталкивается от стола, вставая уверенно на ноги. Она улыбается ему широко, как не улыбалась давно. Но это секундами позже становится больше похоже на оскал. Она давно не ощущала в себе нечто подобное. С детства, с тех самых лет, как прятала холодное оружие у себя в комнате и лелеяла мечты о том, как оно окрасится кровью. Она облизывает пересохшие губы, делая шаг вперед, от чего клинок сильнее упирается в мужчину.
- Ты думаешь, что я слабая, - она отвечает его чертям тем же блеском во взгляде. Она видит в его глазах себя, понимает, что потеряла самообладание и рассудок. - Ты думаешь, что у меня духу не хватит и руку на тебя поднять, - с каждым словом она наступает, тем самым медленно вгоняя острие ножа ему в кожу. - Но ты ведь и знать не знаешь, насколько я пропиталась этой своей ненавистью. - Она делает шаг еще ближе, даже когда они упираются в кухонный стол, что был за спиной у мужчины. Она сближается настолько, что между их телами остается только расстояние ножа, и она даже может не держать его в своих руках. Она привстает, чтобы губами дотянуться до его уха, и понижает голоса почти до шепота. - Ты ведь и представить себе не можешь, как ты напоминаешь мне Его. - Она последний раз вдавливает нож в оппонента, а потом резко выдергивает его, подставляя к его горлу. Острое лезвие упирается в кадык и скользит выше к изгибу шеи. - Она столько лет отравляла меня хуже любого яда. В своих снах я видела, как возмездие торжествует, даруя мне свободу. И знаешь, что? - Она замолкает, переводя взгляд на то место, где металл соприкасается с кожей. Ее удивляет, что мужчина медлит, позволяя ей делать то, что заблагорассудится, но она продолжает. Она улыбается хищно, а в ее глазах можно было увидеть, что она будто дорвалась до рождественского подарка и не терпит его распаковать. Еще немного, и она видит тонкую линию на его горле, которая постепенно окрашивается в алый цвет. - Ты забываешь, что я тоже слизеринка.
На последних словах она резко убирает нож, делая порез на шее чуть длиннее, и так же стремительно вонзает со всей силой холодное оружие мужчине в руку, которой он упирался на край столешницы. Она понимает, что поплатится за это. Впрочем, она давно поняла, что ее убийство - лишь вопрос времени. Жизнь свою она все равно не ценила, так пусть прямо сейчас они решат все раз и навсегда. К чему этот чертов спектакль? Она смеется словно безумная, дразня его, и тем самым умоляя осветить эту комнату зеленым светом. Потому что она устала, она хочет покоя. Так пусть он покажет себя во всей красе! Прямо сейчас! Прямо в эту секунду!

Отредактировано Grizel Hurtz (10-02-2015 22:10:30)